Мне скучно без Довлатова

Около меня оказался худрук провинциального театра. Как я понял, у себя в театре он поставил все пьесы Софронова. Все без исключения. В ответном тосте он упомянул Софокла, Эсхила, Бен Джонсона и Марло. О Шекспире он почему-то не сказал ни слова. Эту цепочку он логически довел до Анатолия Софронова.

Были за столом еще два сотрудника «Огонька», о коих было сказано кратко. Они тоже ответных тостов не затянули: назвали своего шефа «великим поэтом», «ведущим драматургом», «гениальным редактором» и «отцом родным».

Настала наша очередь. Софронов объявил Евтушенко «всечеловечески прогрессивным поэтом», «Бруклинским и одновременно Кузнецким мостом», связывающим Восток и Запад, «создателем новой русской рифмы» и «покорителем пространства». Евтушенко отметил заслуги Софронова в возведении донской темы в русской литературе на следующую ступень после Шолохова.

В тосте по поводу балерины Софронов воспользовался онегинской строфой, трактующей танцевальную тему. Балерина встала в пятую позицию и поклонилась. Я ожидал тридцати двух фуэте, но она обладала врожденным тактом.

Дошла очередь до меня. Тут оказалось, что Евтушенко уже успел передать Софронову папку с моими стихами. Софронов поступил очень толково. Он открыл папку и прочел вслух первое же стихотворение. Слава Богу, в нем было только четыре строфы.

— Напечатайте его в «Огоньке»! — закричал Евтушенко. — Надо помочь Евгению, а то ленинградские ретрограды не дают ему ходу.

— Может быть, может быть, мне лично эти стихи нравятся, — мягко сказал Софронов, — только не в «Огоньке», это журнал другого профиля.

И он вернул мне папку, а балерина в утешение густо намазала мне бутерброд зернистой икрой.

Тем временем первые лучи рассвета пробились через кружевные шторы. Узор на них был тот же, что и на рубашке домовладельца. Мы распрощались. Мне показалось, что прочие гости и не думают уходить. Певица стала грозно исполнять знаменитую военную песню «Шумел сурово брянский лес». Я знал, что автор этих слов — Софронов. Уже стоя, Евтушенко синхронно перевел текст на английский, вставляя, где надо, и итальянские термины. Наконец, мы втроем вышли на лестничную клетку. И тут Евгений Александрович сказал удивительную фразу. Он ткнул указательным пальцем в дверь Софронова и произнес: «Всюду жизнь!»

И я еще раз понял, что если человек талантлив, то он талантлив во всем, пока талант его не покинул.

ШНИЦЕЛЬ ПО-МИНИСТЕРСКИ

Дату этого события я могу припомнить совершенно точно. Я получил диплом инженера в Ленинграде и уехал в Москву заниматься литературными делами. В Москве вместе с приятелем мы снимали сарайчик в Серебряном бору. Целыми днями мы мотались по московским редакциям и в обеденный час разыскивали какую-нибудь столовку подешевле. И однажды нам это надоело. Все столовки да столовки — убожество! И мы решили пообедать в кафе «Националь». Так началась целая «национальная» эпоха.

Что такое было кафе «Националь» в 50–60-е годы — это особая тема и об этом в другой раз. Да мы еще и не знали ничего, когда вошли в эти заветные двери первого дома на Тверской. Мы уселись за столик, официантка приняла заказ, и мы стали ждать. И тут же мы увидели, что ждать не надо. На нашем столе стояла тарелка с замечательным куском курятины, это был шницель из отбивной куриной грудки, называвшейся тогда «шницель по-министерски», а вообще, испокон века известный как котлета «де-воляй». Его, видимо, кто-то не доел, уголок был отрезан, а так все, в том числе исключительный гарнир, находилось на месте. Не пропадать же такому добру — без слов мы поняли друг друга. Я разрезал «де-воляй» на приблизительно равные части, и через минуту его не стало. Обед в «Национале» начинался чудесно. И вдруг я понял, что мы погибаем. Я это не столько понял, сколько инстинктивно почувствовал. По проходу шел в нашем направлении упитанный джентльмен, шел не торопясь, раскланиваясь со знакомыми. Я тут же догадался, что это именно его шницель был нами съеден, он отлучился от столика, оставив недоеденный «де-воляй» и тем самым спровоцировал нас. Он медленно, но неотвратимо приближался к столику. Он был в десяти метрах от нас. Сколько нужно времени, чтобы пройти десять метров? За эти небольшие секунды я решил проблему. У меня в ногах стоял коленкоровый портфель с накладной застежкой, я распахнул его, положил туда пустую тарелку и захлопнул застежку. Следы преступления были скрыты. Теперь пусть докажут, что мы съели чужой шницель.

Упитанный джентльмен подошел к нашему столику, то есть скорее к своему собственному столу. Он учтиво поздоровался с нами, удивленно поглядел он перед собой, помялся, закурил, наконец спросил:

— Тут стояла моя тарелка, вы не знаете, куда она девалась?

Мой приятель, большой мастер интонаций, ответил после минутной паузы, причем в этой паузе был оттенок холодной презрительности.

— Простите, мы не следим за чужими тарелками, впрочем, может быть, унесла официантка.

Обладатель шницеля был подавлен этим ответом, больше своего «де-воляя» он не разыскивал.