Мне отмщение

   Я видел, как всадники плотной стеной приближаются.
   Кто может меня упрекнуть? Я рванулся вперед.
   Взывали звенящие копья, мне слышалось: "Антара!"
   Впивались в коня и прервать наш пытались полет.
   Мой конь белогрудый, отмеченный белою звездочкой,
   Стал красен от крови, в рядах пробивая проход.
   Он вдруг захлебнулся слезами и жалобным ржанием
   И стал оседать: острие угодило в живот.
   О, если бы мог он словами излить свою жалобу,
   О, если он мог рассказать о страданье! Но вот
   С победными криками ринулись наши наездники
   По дну пересохшего русла, как новый поток.
   Они восклицали: "Да это же доблестный Антара!
   Он всем храбрецам голова! Это он нам помог!". 11

   На четвертой строке он услышал в голове всегдашнее глумливое хмыканье. И, обернувшись, уже не увидел Рами у себя за спиной.

   Ну и пусть. А что? Что он должен говорить о том бое? Что над умирающим Муфидом сидел?

   Вздыхая и бурча проклятия скупости ашшаритов, Антара плелся по базару, почти не глядя по сторонам. А чего глядеть-то? Денег-то - нет. И не предвидится. Хотя... он бы посмотрел на оба дива, о которых кричали нынче на базаре.

   Сперва Антара пошел потаращиться на чудо-кобылу - ну еще бы он не пошел, про нее столько у костров рассказывали! Звали кобылицу Дахма, "Черная", и люди мечтательно закатывали глаза, декламируя бессмертные бейты Имруулькайса:

   Когда еще спит в гнезде семья быстрокрылая,
   Едва-едва рассвело, седлаю рысистого.
   Высок он, проворен, тверд, с грохочущей глыбой схож,
   Которую сверг поток, бушуя неистово.
   И, как человек скользит, по склону карабкаясь,
   Сорвется войлок вот-вот с хребта золотистого.

   Кстати, о золотистом хребте - кобыла, как становилось понятно из ее имени, была черна, как ночь. А как известно, Али - мир ему от Всевышнего! - сказал: "Если бы всех ашшаритских коней собрали в одном месте и пустили вскачь, то первым пришел бы золотистый конь". С другой стороны, бедуины от века говорили: "Лучший конь - вороной с белыми браслетами на ногах, а после него - золотистый с такими же браслетами".

   Спорили чуть ли не до драки: те, кто уже видел Дахму, клялись, что не производилась на свет кобыла красивее, совершеннее и соразмернее в полноте бедер, крепости спины, ширине сухожилий. Глаза ее были круглы и черны как ночь, а бока подтянуты и сухощавы как у газели.

   Другие же кричали, что кобылица Али по имени Сабха была как раз золотистой масти, а раз так, то и спорить тут не о чем: лучший в мире конь - золотистый. Недаром Пророк однажды подошел к своему коню и принялся обтирать ему шею и щеки подолом своего плаща и рубахи. А люди восклинули: "Что мы видим!" Но Али ответил: "Сегодня мне во сне явился ангел Джабраил и упрекал за то, что я плохо хожу за своим конем".

   Вот почему Антара решил во что бы то ни стало увидеть все своими глазами. И пошел на конскую ярмарку, и протолкался сквозь толпу, чтоб хоть одним глазком да глянуть на лошадь прославленной красоты...

   Дахма стояла, высоко закинув морду и приподняв собранный у репицы хвост. И била тонкой в бабке ножкой. Широкие бока ее переливались под солнцем нефтяным жирным блеском, подтянутое брюхо взмывало к бедрам, и вся она была...

   Недосягаема. Невольник держал длинный недоуздок, а под тростниковым навесом сидел шейх племени мутайр - хозяин дивного скакуна - и перебирал четки. На подходящих к нему прицениваться он смотрел, как на дерьмо шелудивой собаки. А вокруг стояли вооруженные воины мутайр и глаз не спускали с тонконогого чуда, роняющего с длинного языка освежающую слюну.

   Утирая рукавом слезы счастья, смешанные со слезами тоски, Антара поплелся прочь - к другому диву аль-Румаха. На базаре еще вчера покричали о девушке поразительной красоты, увидев которую луна бы сказала: "Мне стыдно, я скроюсь!".

   Еще не дойдя до невольничьего рынка, Антара услышал громкие вопли посредника:

   - Сколько вы дадите за жемчужину водолаза и за газель, ускользнувшую от ловца!