Мне хорошо, мне так и надо…

Эти грустные мысли неминуемо приводили Наташу к мыслям о сыне. Ведь у неё есть сын! Он якобы жил в Сан-Франциско, но они про него ничего не знали. Он ничего не умел, был мало к чему приспособлен, необщительный, странноватый. Как он выживал? Где жил, с кем, как зарабатывал на жизнь? Наташа не видела Марика много лет, он как в воду канул. Общение с ним прекратилось полностью. Впрочем, Наташа знала номер его телефона, да и имейл — можно было написать, но тут что-то её держало. Она сыну не звонила и не писала. Марик тоже не звонил, не поздравлял с днем рождения… ничего. Раньше она звонила, получала в ответ на свои вопросы всегда только одно слово «нормально» по-русски, которое впоследствии превратилось в отрывистое «ок». Он ни о чем не расспрашивал, не сообщал о себе никаких деталей, причем делал это явно нарочно. В последний раз она ему позвонила взволнованная, в панике, почти на грани истерики, чтобы сообщить, что у отца инфаркт. Марик молчал, после её заполошных объяснений возникла тягостная затяжная пауза. Про отца ему было неинтересно, да и про неё тоже. Он не предложил своей помощи, не проявил участия, не выразил сочувствия. Ну, конечно, это была патология. Что они ему сделали? В зависимости от своего настроения Наташа по-разному отвечала себе на этот вопрос. Иногда ей казалось, что и она и Эдик страшно виноваты перед сыном. Эдик орал на него, унижал, мерзко попрекал куском хлеба. Ему не удавалось скрыть своего разочарования сыном. Чем пренебрежительнее Марик молчал, тем яростнее отец на него орал, оскорбляя последними словами. Разве неправильно, что он от них ушёл навсегда, не в силах простить отцу унижений? Но она-то тут при чём? Пыталась вытаскивать его из школьных завалов, разговаривала спокойно, ни разу голос на него не повысила. Это так. Но она полностью оставила его, когда он ещё был совсем маленький, ушла в работу, проблемы, депрессию. Да как она могла! А когда они с отцом ссорились, разве она взяла сторону сына? Нет, она выжидала, хранила нейтралитет, ни нашим, не вашим. Вот была её политика. Что ж, удобно. Но Марик ей этого не простил. Да и вообще зачем они его из Москвы увезли? Эмиграция не пошла ему на пользу. Если бы остались, всё было бы по-другому. Наташа в этом не сомневалась. Но иногда Наташа себя оправдывала: уехали из Москвы, всё в себе поломали, всю свою жизнь изуродовали, но ведь как раз ради сына. Они дали ему шанс, а он им не воспользовался. Ну как она могла жить за него его жизнь, как изменить чужую судьбу? Да Эдик же всё для сына делал, в ущерб себе, он хотел для него только хорошего, помогал как мог. Тянул и тянул… из последних сил, ни с чем не считаясь. И вот она благодарность! Как бы ей хотелось Марика понимать, найти оправдания его поведению, но она не могла. То ли он подонок, то ли сумасшедший? Разве нормальный человек может вот так вычеркнуть из своей жизни родителей, какими бы они ни были?

Можно было обратиться к частному детективу. Он бы сына нашёл, навёл бы о нём справки, сделал бы фотографии, но Наташа не шла ни к какому детективу. Так ли уж она хотела про сына все знать? Нет, по-настоящему не хотела. Иногда ей приходило в голову, что он — гей, и не зря отправился именно в Сан-Франциско. Кто с ним рядом? Может какой-то мужчина, который взял на себя все заботы? Наташа и сама не знала, обрадовалась бы она, узнав правду. Лучше ничего не знать, делать вид, что их с Эдей только двое. Марик где-то живёт, у него, она надеялась, была сносная жизнь, он возможно счастлив, а если нет, она всё равно не могла бы ему помочь. Лучше не знать. Не знать — легче. Если она изредка с кем-нибудь разговаривала по телефону, её про сына давно не спрашивали, знали, что не надо, что его как бы нет. Ей просто не хотели делать больно. Но было ли ей по-настоящему больно. Было, но редко, потому что Наташа предпочитали о плохом не думать, ей удавалось, но не всегда.