Мне хорошо, мне так и надо…

Наташин прапрадед был, оказывается, декабристом. Совсем молоденьким двадцатилетним офицером он стоял на Сенатской площади. Целая толпа: более восьмисот человек солдат лейб-гвардейского московского полка, плюс Гренадерский полк, Гвардейский морской экипаж, около 3000 человек… и где-то там среди них был их предок князь Львов. Наташа часто представляла себе, как это было: вот он стоит перед своими солдатами, молодой, красивый, усы, чёрная короткая шинель с простыми погонами, на голове треуголка, на боку шпага. Стоят долго, он очень замёрз и устал… Князь Львов был подвергнут публичной гражданской казни, лишён дворянства и чина, а потом его сослали в Сибирь, где он прожил 50 лет, был женат на простой женщине, мама так и говорила «простой», у них был сын, прадед. Даже деду не разрешали вернуться жить в Петербурге, и он поселился в Твери, где у семьи Львовых когда-то было имение. Дед закончил Духовную семинарию, а потом юридический факультет Казанского университета. Ну да, дедушка Николай, пузатенький, глухой старичок, в серой толстовке подпоясанной тонким ремешком, был судьей. Об этом бабушка как раз Наташе рассказывала. Сама бабушка закончила Высшие женские курсы в Москве и стала учительницей математики. Жила семья в Горьком. Там и бабушка с дедушкой до сих пор жили с семьей маминого брата. Наташа своих горьковских родственников очень любила, была бы готова у них жить до бесконечности, но папа был из Москвы, вернее из Железнодорожной, бывшей Обираловки. Про папину семью Наташа думала меньше. Прадед вроде был небогатым прибалтийским дворянином из немцев, а по женской линии… «простые» женщины.

Странным образом пионерка Наташа, росшая в СССР, осознавала своё немодное дворянство. Сначала она просто гордилась своим романтическим в чём-то революционным происхождением, а потом гораздо позже, она стала действительно ощущать свою генетическую сословную принадлежность. Вспоминая сдержанную, строгую, малоразговорчивую, плохо сходящуюся с людьми маму, Наташа остро осознавала их с мамой и бабушкой «особливость», несмешиваемость с толпой, разборчивость, невозможность опуститься до определённого уровня, опроститься, уронить своё достоинство, поступиться каким-то твёрдым принципом, унизиться. Это даже не было высокомерием, неприятной сословной спесью, но ни мама, ни сама Наташа никогда не забывали, что они всё-таки Львовы.

Хотя… Как же мама пошла под отцовскую руку, под руку хама, постоянно её унижающего? Почему? Наверное, она его любила. Иначе Наташа не могла себе объяснить мамино молчаливое терпение, смирение перед отцовским быдловатым самодурством. Папа был плебеем, с претензиями, амбициями, но всё-таки плебеем. Горьковчанка мама так никогда и не нашла себе в Москве верных друзей, жила в одиноком моральном затворничестве, воспитывала дочек, работала, неловко принимала гостей, убирала, стирала, много читала. Во время ссор, частой оскорбительной ругани мужа, который никогда ничем не был доволен, мама не опускалась до грубостей, она просто спокойно смотрела на него близорукими глазами из-под очков и молчала, пережидая очередную бурю в стакане воды, зная, что возражениями она только усугубит его плохое настроение.

А вот Наташа с отцовским хамством смириться не могла. Маленькой она к нему ластилась, пыталась обратить на себя его внимание, завоевать любовь, но отец уделял ей и сестре очень мало времени, постоянно за что-то ругал, укорял, журил, читал мораль. Его назойливый громкий голос лез в уши, отец никогда не знал, когда нужно остановиться, оставить девочек в покое. Он кричал на жену и детей, вымещая на них свою усталость и страх перед начальством и неприятностями. С посторонними он, впрочем, был милым, умел петь, читать стихи, считал себя поэтом и художником. У них в столовой висел карандашный мамин портрет, который он когда-то нарисовал, совсем, кстати, неплохо. С годами Наташа стала лучше отца понимать: чувствительный человек с претензиями на принадлежность к искусству, занимающийся нелюбимым делом, желающий нравиться, привлекать к себе людей, скучающий в семье, собирающий книги, которые он никогда не читал, неудовлетворенный, вероятно, жизнью, довольно посредственный в сущности человек, несостоявшийся ни в семье, ни в профессии, но считающий, что ему недодано.

Сейчас Наташа всё это про отца, которого уже давно не было на свете, понимала, но всё равно его не прощала. Он был перед всеми ними виноват: перед мамой, перед сестрой, и, главное, перед нею самой. Она считала, что он отравил ей детство и раннюю юность. Она не любила бывать дома, не приводила к себе друзей, ни на одну минуту не расслабилась в его присутствии, научилась скрывать свою жизнь, навсегда дома прикусила язык, закомплексовалась, замкнулась в себе, чувствовала себя непонятой, несчастной, загнанной… И это всё из-за него – шумного, крикливого, неумного, неглубокого, вздорного папаши, которого окружающие любили только потому, что совсем его не знали.