Читаем Мне доставшееся: Семейные хроники Надежды Лухмановой полностью

…Холодно, о тёплом климате нет и помину. Дождь сечёт беспрерывно. Часто просыпаюсь и уже с 5 утра не сплю. Кое-где подмочило, тесно, грязно. Между нами, на сырой земле, завернувшись во что-то, спит и подрагивает мой денщик. Неизвестность обстановки. Всё чуждо… Мы стоим у деревни Сафанши на сухом русле реки Шахе, совершенно ровном и покрытом галькой. Полукругом к долине примыкают высокие сопки — остроконечные дикие вершины из монолитных гранитных массивов, где покрытых зеленью, где обнаживших дикие скалы или красные пятна песчаных осыпей. По вершинам всё время ходят облака, моросящие на нас дождём. За горами японцы…[564]

3 августа.

…Сегодня мы шли по маньчжурским дорогам во всём их ужасе периода дождей. То жидкая грязь, то липкая скользящая глина. Люди идут только по краям этих грязевых ванн, роты растягиваются. Передвигаться ужасно тяжело. Парит, как в бане, и опять ливень. Одолели 17 вёрст…[565]

12–13 августа.

…Подъём на Юдягоусский перевал. Впереди шёл бой. Японцы рвались с гор в долину Тан-хэ[566].

Ужасная, тягостная ночь на 14 августа. Сопку со всех сторон окружил туман. Начался дождь, захлестнуло холодной водой, зазнобило от сырости. Об огнях, кострах и палатках не могло быть и речи… Мы лежали на камнях, кутаясь в накидки. Вода стекала ручьями, внизу в лощине нежданно заревела река…[567] Не выдержав напора противника, 10-й армейский корпус с арьергардными боями отошёл на Ляоянские позиции. И началось сражение…

17 августа.

…Далеко за горами вправо прогремели выстрелы, но гул этого первого залпа не оборвался, как бывало прежде, а слился с новыми ударами и раскатами. Отдавало ли эхо в горах, врывались ли новые батареи в общий страшный хор, только грохот и раскаты росли, сглаживали для уха представление о стрельбе орудий и отдельных батарей и сливались в какой-то потрясающе-кипящий взрывами гудящий рокот… Без устали, без минуты вздоха эта ужасная канонада ревела, стонала, злилась, скрежетала, сея разрушение, гибель и смерть… Две силы бросались глыбами чугуна, свинца и стали…

…В 11 часов слышна жестокая перестрелка. Это не полк, не два — это громадное столкновение передовых пехотных частей. В 7 часов вечера по Божьей милости спустился туман, разразился ливень, тьма и мгла наступили раньше ночи. Стреляли уже только со злобы, не видя друг друга, но всё реже и реже и, наконец, замолкли совсем.

Было ли жутко на сопке? Это не был страх личной опасности, но боязнь неудачи, „скандала“ прозевать врага, позволить захватить себя врасплох, не суметь отбить какую-нибудь безумно-дерзкую атаку японцев…

18 августа.

…Почти без сна прошла и 6-я ночь. Стало быстро светать. Знобило холодком. Нервы были так натянуты, что каждый звук, каждое слово и обращение звучали для меня как-то особенно резко и я чувствовал болезненность любого толчка, вызывавшего меня из инертности. Звук резал ухо, свет щурил глаза, тело болело каждой складкой кожи…[568]

И вдруг началось и у нас..! Музыка пуль как-то взбодрила меня и вызвала полное напряжение сознания и воли. В густом и высоком гаоляне было страшно душно. Солнце ожигало отвесно. Мы буквально продирались через чащу посадок. Крик первого раненого был ужасен. Шли прямо на выстрелы, на смерть.

Сквозь последние раздвинутые стебли увидели тёмные фигуры японцев и на мгновение застыли. И тут же в нас полыхнуло огнём в упор. Рота хлынула назад неудержимым водопадом. О том, чтобы остановить эту лавину, не могло быть мысли. Со стыдом и горечью я повернулся и сбежал по скату до первого уступа. Со мной оказались только четверо солдат из роты и пули, пули… Прострелены китель и шаровары. Как Господь уберёг — только ему и ведомо. И вновь отступление, теперь уже на Мукден.

…По улице тянулась страшная вереница окровавленных искалеченных людей. Раненых несут на плечах, на ружьях, на мешках за четыре угла и за ноги, на полотнищах палаток, на носилках из ружей с перекинутой шинелью. И всё это в крови…»[569]

30 августа.

…От сырости и холода у меня застонали спина и бока, заныли ноги, и я хоть и заснул, но протянул всю ночь в беспрестанном кошмаре, повторяющемся чуть не каждодневно после ляоянских дней. Мне казалось, что рота куда-то ушла, а я заспался, остался один на биваке и опоздаю в дело; и каждую ночь я вскакиваю по несколько раз. Что делать с нервами?..[570]

1–21 сентября.

…Все дни рыли окопы и укрытия для батарей у деревень Интань и Хуньхэпу перед Мукденом…[571]

Из письма Георгия Адамовича брату от 20 сентября 1904 года:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии