…В Киото я попала на урок европейских танцев в одной из женских школ. Пары построились, начиналась кадриль. Ни грации, ни одного раскованного движения. Каждая танцует совершенно так, как другая, и все совершенно так, как учитель. Всё делается отчётливо, весело, в такт. Но это лишь танцевальное упражнение на европейский манер.
Вот когда японская гейша танцует свой священный танец, когда на согнутых коленях она идёт неслышными шажками и замирает в самой невозможной, нелепой, на ваш взгляд, позе, она солидарна с тем, что делает. Её душа трепещет в каждом повороте головы, в каждом вывернутом пальце.
И глядя на японок, танцующих кадриль, и на скачущего между ними учителя, мне вдруг стало страшно. Да, если бы пустить несколько таких пар в наш бальный зал, то они нисколько не смущаясь, ни минуты не сомневаясь, что танцуют именно так, как надо, смели, столкнули бы в кучу всех наших танцующих mondein.[633] И поле битвы, как и бальный зал, остались бы бесспорно за ними…
Вот чем силён и непобедим этот народ — своей страстной привязанностью к земле, морю, солнцу, обычаям, могилам предков, храмам и… правительству!!![634]
…Были ли в армии Куроки[635] магические зеркала? Враги наши действительно обладали тремя «волшебными дарами»: беззаветной любовью к родине; храмами, в которых души предков следят за жизнью каждого из живых; презрением к смерти. Ведь японец не умирает, а продолжает жить в своих потомках. И раз в году, в день праздника огней, его душа отпускается на землю. И он незримый три дня живёт среди своей семьи полной земной жизнью.
Когда нами были взяты первые пленные, то офицеры с любопытством приказывали их раздевать. У каждого на шее или в потайном кармане находился мешочек с землёю. С той самой, которая даже не всегда могла прокормить его досыта. Но это была земля обожаемой Родины, политая потом многих поколений. У каждого находили и
С такими взглядами на долг и религию могли бояться смерти японец? В находимых у погибших и пленных письмах встречаешь одни и те же слова матерей и жён: «Простившись с тобой, мы остаёмся совершенно спокойными. Мы знаем, что ты не посрамишь своего рода и каждую минуту будешь готов отдать жизнь за родину…» Фразы варьировались, но нытья, слёз, тоски по ушедшим на войну мужчинам не было никогда.
Можно привести прощальную речь капитана Яширо от 19 февраля 1904 года, обращённую к командам первых брандеров[636] «Гекокумару», «Пукумару» и других, отправлявшихся на ночное блокирование выхода 1-й Тихоокеанской эскадры России из гавани Порт-Артура: «…От имени отечества я требую исполнения невыполнимой задачи. Я посылаю вас, может быть, на верную гибель. Если бы я имел единственного сына, я велел бы ему занять место рядом с вами. И если бы император дозволил мне стать во главе предприятия, я с гордостью и счастьем исполнил бы это. Но я могу только выпить с вами последнюю чашу воды и сказать вам — идите с надеждой исполнить свой долг, но без мечты возвратиться…»
Яширо взял в руки кубок, присланный наследным принцем, наполнил его водой из родного источника,[637] и вслед за ним все офицеры и моряки по очереди испили чашу. 24 февраля 77 добровольцев под командой Орима под страшным огнём русских береговых батарей на всех парах неслись к узкому входу в гавань. Не дойдя до цели, все брандеры были уничтожены. 3 мая японцы в третий раз повторили эту безумную попытку с таким же ужасным для них результатом.
Пусть каждый русский участник последней печальной бойни скажет, имел ли он ясное представление о войне, когда попал на неё? Шёл ли он с тем, чтобы отдать свою жизнь во славу Родины? Тот же Яширо напутствовал воинов, уходивших блокировать Порт-Артур: «…Если у тебя оторвут правую руку — дерись левой. Если потеряешь обе — дерись ногами. Потеряешь ноги — дерись зубами и головой. Но ни одну секунду не думай о личных страданиях…»
А у нас? Рыдания, слёзы, письма, надрывающие душу мольбы… И что могла сделать хотя бы и безумная храбрость тех русских, которые действительно считали себя воинами и сынами своего отечества? И при чём тут магические зеркала Куроки?..[638]