Мне было 12 лет, я села на велосипед и поехала в школу

И еще, мама, кто будет меня лечить, если я заболею, если у меня возникнут проблемы с глазами, с зубами или с бородавками, или еще с чем-нибудь, это ты должна меня лечить и воспитывать. Я обещаю, что буду вас слушаться.

Возможно, я недостаточно показывала вам, что люблю вас, но, честное слово, я вас всех обожаю! Я обещаю часто выгуливать Сэма!

5. СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ДЕНЬ

Между этим письмом и последним из найденных, датированным 8 августа, мое физическое состояние было хуже некуда. У меня открылось сильное кровотечение, и я испытывала очень сильные боли. Мне было больно лежать на боку, на спине, и если я пыталась лежать на животе, было то же самое. В этой комнате-голгофе, куда он все еще меня таскал, я старалась не поворачиваться с его стороны, я тянула нарочно за цепь, просто чтобы позлить его. Если бы у меня был тогда нож…

В качестве защиты он щедро пожаловал меня старыми плотными памперсами, которые мне совершенно не помогали. Я должна была менять их каждые полчаса. Я плакала совсем одна в тайнике, в этих душных стенах, лежа на этом проклятом матрасе, под колючим одеялом. Самым тяжелым для меня было то, что мне не с кем было поговорить. Я надеялась, что мама скоро получит это мое письмо, что она наконец-то поймет, что я уже больше не могла выносить это существование. Это чувство полной покинутости делало меня одновременно и агрессивной, и отчаявшейся. Я не смотрела на себя как на чудовище, но я больше себя не узнавала. Фотография на моем школьном удостоверении не имела ничего общего с тем, во что я превратилась. В самом деле, мне неприятно было на себя смотреть.

Насилие над девственностью девочки, еще не достигшей половой зрелости, и одержимость этого омерзительного монстра, который не соглашался оставить меня в покое, как он притворно обещал, придавали мне желание убить.

Иногда я говорила: «Все, довольно!»

Он отвечал или не отвечал, но если отвечал, то так:

— Да ладно, ничего тут серьезного…

— Нет, это очень серьезно…

Диалог глухих, который приводил меня к моему внутреннему монологу: «Ему плевать на мое состояние. Я могу истечь кровью, я могу сдохнуть, я могу вопить от боли, но это его не остановит».

— Прекрати орать! А то еще шеф услышит!

Однажды мне пришло в голову спросить его:

— Я могу досчитать до ста, и после этого все закончится?

Я торопилась, один, два, три, четыре… со всей скоростью… сто!

Как в прятки…

Наконец, он оставил меня в покое на несколько дней. Должно быть, мною уже нельзя было пользоваться.

Я боялась собственной смерти. Я старалась не думать, когда и как она произойдет, но иногда я говорила себе: «Если однажды этот тип убьет меня из своего пистолета, по крайней мере, это произойдет быстро». Я видела перед своим мысленным взором кошмарные картины каждый раз, когда он говорил: «Если только шеф узнает, что ты жива…» Подразумевались все грязные трюки, о которых он мне рассказывал, «с орудиями пыток, с лассо или ремнем».

Я даже не узнавала себя в зеркале, висящем в той грязнущей ванной комнате. Красные глаза, грязные, как мочало, волосы, и слезы, из-за пыли оставляющие следы на моих щеках. Помимо других развлечений он захотел отрезать челку, которая падала мне на лоб, и результат был ужасным. Я нарисовала свою голову, круглую, как луна, потому что у меня был вид клоуна с этой слишком короткой челкой. Один рисунок представлял идеал: «Волосы, остриженные папой или мамой».

Другой показывал полный провал: «Волосы, остриженные им…»

Я подобрала маленькую прядку, чтобы отправить ее в следующем письме, тщательно завернутую в листочек бумаги. Его уже давно раздражала моя челка, и он хотел остричь ее.

Я даже спрашивала мать, на отдельном листочке, о ее мнении по этому поводу и по некоторым другим также. Это было что-то типа вопросника, на который я заготовила заранее ответы «да» и «нет», которые я хотела бы получить с ее стороны на каждый поставленный вопрос, и ей надо было просто обвести слово. Подсознательно я не доверяла утверждениям этого негодяя в ответ на мои письма.

Он мне вернул вопросник, заполненный, очевидно, им самим.

Нашла ли она альбом с фотографиями моей собаки? Да.

Тетрадь со стихами? Да.

Подарки ко дню рождения? Да.

Коробки? (Что она положила в них?) На этот раз он не смог дать ответа.

Мишки и мои вещи? (Взял ли их кто-то из сестер?) Нет ответа.

Могу ли я смеяться?.. Да.

Рисунки? (Что она о них думает?) Здесь он постарался ответить, но это был почерк не моей мамы, а, очевидно, его собственный: «Они семпотичные» (Оставим без комментариев его так называемую образованность.)

Другие слова?