Что же может символизировать форма без
Подтверждением нашей версии насчёт
Так что при желании и минимальном знании политических реалий начала 1990-х практически весь сюжет, связанный с сеансом в
26. День и ночь
Можно понять, зачем Булгаков подробно зашифровал в шести или семи главах события примерно трёх или четырех лет начала 1990-х. Причина та же самая, что и в попытке Воланда убедить Берлиоза в существовании хотя бы дьявола. Если бы Берлиоз поверил, то не помчался бы, сломя голову, докладывать, куда следует, о безумном консультанте. А там, глядишь, поразмыслив над сообщённой ему благой вестью, и сам не пошёл бы на заседание в
Нет, разумеется, трудно ожидать, что все читатели всерьёз воспримут сообщение о том, что Булгаков – это наш русский Нострадамус, который за полвека до событий 1991-94 годов предвидел многие детали и черты действующих лиц. И в самом деле, подумаешь, какие-то тридцать-сорок совпадений. Каждое из них по отдельности можно поставить под сомнение. Значит, и картина, составленная умелым трюкачом из сомнительных деталей, не может восприниматься всерьёз. Можно не обращать внимания, и спокойно вернуться в привычный круг суеты, заседаний и банкетов. Берлиозу Воланд тоже ведь ничего не запрещал, только честно предупредил.
Кому-то из оставшихся читателей, возможно, будет интересно соотношение: шесть или семь глав, начиная с седьмой, соответствуют 1991-94 годам. Конец первой главы примерно соответствует 1929 году. Получается, что на четыре главы с 3-й по 6-ю приходится шестидесятилетний период. Обнаружить в этих главах намёки на политику нам вряд ли удастся. Одна из немногих известных нам привязок гибели Берлиоза к солнечному затмению в июне 1936 года, то есть к смерти М.Горького. Она имела, конечно, какое-то политическое значение, но важнейшим событием стала для советской интеллигенции, гуманитарной её части.
Поэтому мы снова возвращаемся к гипотезе, выведенной из параллели с естественнонаучным «Фаустом». Предполагаем, что в Романе предсказана судьба гуманитарной науки в контексте российской истории. Заметим, что после учинённого в начале 1930-х разгрома, под догматическим прессом идеологии развитие гуманитарного знания, если и происходило, то где-то в маргинальном гетто, лишь иногда прорываясь на поверхность общественной жизни. В этом смысле судьба нового гуманитарного знания вполне подобна судьбе самого Романа, дожидавшегося первой публикации более четверти века. Так что ещё удивительно, что набралось материала на целых четыре главы.
С этими замечаниями вернёмся вновь к самому началу третьей главы, к фразе Воланда: «