МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №3, 2016(18)

Двадцать первого марта восемьдесят девятого они с Адой ездили в американское посольство на собеседование, эту дату он помнил прекрасно.

На него неожиданно снизошло спокойствие. Он знал, что так бывает – не на собственном опыте. Читал. Так случается, когда человек чувствует, что ситуация вышла из-под контроля, объяснению не поддается, понять невозможно, даже пытаться бессмысленно. Нужно принять как данность и жить с этим, зная, что в свое время все объяснится. Может, даже очень просто. Все можно понять. Кроме смерти.

Каким-то образом альбом оказался в руках Баснера и исчез в сумке. Исчезло прошлое, которое то ли было, то ли нет, а будущее оказалось не просто неопределенным, но в принципе неопределимым, и только настоящий момент, о котором Купревич читал в философской статье, что настоящего не существует, поскольку оно смыкается с ушедшим прошлым и приходящим будущим, а само по себе является точкой без временных размеров, это настоящее стало для него единственной реальностью, данной ему в ощущениях.

Более разумным и рассудительным оказался Баснер, человек, как сначала решил Купревич, эмоциональный и не склонный к умствованию. Пока Купревич даже не пытался справиться с хаосом в мыслях, сосед пришел к какому-то – пусть чисто эмоциональному – выводу и задал вопрос, показавшийся Купревичу сначала грубым вмешательством в личную жизнь, но, как он сразу понял, – единственно правильный:

– Когда вы познакомились с Адой?

Баснер неотрывно смотрел Купревичу в глаза, отвести взгляд было невозможно. Историк не был ни гипнотизером, ни даже, скорее всего, хорошим психологом, но тем не менее взгляд его приковывал внимание – может, потому, что силы воли сейчас у Купревича никакой не было, а потому и ответил он, не отводя взгляда, не задумываясь и не вспоминая, поскольку дата хранилась в подсознании на особом месте, как дата рождения – своего и Ады.

– Семнадцатого сентября восемьдесят восьмого года.

Вспомнив не только дату, он добавил:

– На первом этаже ГУМа.

Это произошло почти в классическом месте – не у фонтана, но рядом, в магазинчике, где он выбирал носки, и стоявшая рядом у прилавка девушка пробормотала вовсе не для того, чтобы быть услышанной: «Какой цвет ужасный». Преодолев робость, он спросил: «А какой бы вы посоветовали?». Девушка молча ткнула пальцем в темно-синие носки и отвернулась. На том их первая «встреча» и закончилась, но полчаса спустя он встал за девушкой, которую сначала не узнал, в очереди в кафетерии, и неожиданно для обоих они разговорились, будто старые знакомые.

– Семнадцатого сентября восемьдесят восьмого года, – повторил Баснер. – В ГУМе, да. В кафетерии. Я стоял впереди, Ада, – я, конечно, еще не знал ее имени, – за мной, и внутренний голос посоветовал мне пропустить ее вперед. Она поблагодарила, а потом мы сели за один столик.

Вот уж нет. За разные. Но так, чтобы видеть друг друга. А по-настоящему познакомились, когда вышли из кафетерия и пошли к Большому театру, хотя ему нужно было в Сокольники, а Аде, как потом оказалось, – в редакцию журнала на Кировской, куда она должна была отнести первую свою театральную рецензию.

– И до того момента, – сказал Баснер, испытующе глядя на сжавшегося в кресле Купревича, – прошлое у нас было одно-единственное.

– Не может такого быть! – воскликнул Купревич. – Такие похожие женщины! Обеих зовут Ада?

– Теплицкая, – пробормотал Баснер. – Девичья фамилия Ады…

– Теплицкая, – повторил Купревич.

Невероятно.

Он не понимал, что с ним происходит. Он будто исчез сам из себя, смотрел на себя со стороны, оставаясь собой. Прошлое подменили. Настоящее стало зыбким. Будущего не существовало.

– Вы говорили о фальсификации прошлого, – услышал он свой голос. Баснер кивнул:

– Мое прошлое было таким, как я его помню. И фотографии.

– Это Ада, – констатировал Купревич.

– Конечно, – согласился Баснер.

– Моя жена.

Баснер покачал головой.

– Моя. Я люблю… любил Аду.

И добавил:

– Больше жизни.

Купревичу театральная фраза не понравилась, и он сказал:

– Так не бывает.

Относились его слова к сказанному Баснером или к пониманию того невероятного факта, что говорили они об одной женщине?

Они смотрели друг на друга, и каждый старался придумать единственно правильный вопрос, за которым последовал бы единственно возможный ответ, способный расставить все точки над «i».

Баснер, привыкший расставлять исторические события по их предполагаемым местам, поднял спинку кресла, сел прямо, и заговорил тихо, медленно. Купревич не мог прервать его, даже если бы захотел, но он не хотел, потому что говорил историк о том, что происходило на самом деле. Об этом сто раз рассказывала Ада, обожавшая вспоминать свое детство, и фотографии, в том числе и те, что были в альбоме у Баснера (и в альбоме, дома, в Бостоне), все сказанное подтверждали.

– Когда Аде было три года, семья переехала с Петроградки на Васильевский, размен был сложный и стоил дорого, но отец Ады хорошо зарабатывал…