МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №3, 2015(14)

Они говорят: «Эта страна не совсем безнадежна».

Рим перевезен в эти края весьма успешно, он читается в строгих линиях проторенных дорог, в очертаниях приземистых коренастых зданий с плоскими крышами, в стремлении расчертить природу на геометрические фигуры, выпрямив ее причудливые изгибы и волнистые линии.

Испания отличается от других земель еще тем, что подражает Риму больше, чем восстает против него.

Но племена кельтиберов, лузитанцев и басков продолжают сопротивляться, как неблагодарные дети, нуждающиеся в палке учителя для собственного блага. Местные жители до сих пор свершают человеческие жертвоприношения. Но Рим, считает Цезарь, послан им, чтобы выправить их нравы.

Два года лечит он вывихнутые суставы Испании с помощью меча и чернил, и к концу службы наместником его кошелек наконец круглеет, как брюхо чревоугодника. Он получает подношения от жителей богатого юга, милуя нищий север, оправляющийся от подавленных его войсками бунтов.

Впервые в жизни у него достаточно средств, чтобы рассчитаться с кредиторами и удалиться на покой, к жизни изобильной и роскошной, проводя дни в приятных разговорах, чтении и неутомительном надзоре за виноградниками и пашнями, а ночи – в объятиях какой-нибудь женщины, способной поддержать между соитиями беседу о склонении существительных и спряжении глаголов.

Впервые в жизни он по-настоящему хочет войны.

Республика честолюбива, ей тесно в любых границах, она грезит о новых землях, а чернил он уже достаточно пролил. Чернила нужны, чтобы возводить памятники из слов, которые переживут людей и понесут славу о них за предел смертной жизни.

Если Рим равен миру, Цезарь должен стать равным Риму.

– Цезарь? Ну, вы знаете, кто он такой. Завоеватель! – зашелестят однажды свитки, рисующие алыми красками портрет сына Марса.

Но где его слава, где венок триумфатора?

Бог в кровавом плаще указывает ему на Галлию.

Позже, в Белгике, упрямо не желающей подражать Риму, он отправляется побродить по пустынному берегу один. Остановившись у реки, он видит очертания фигуры, тонущей в быстром потоке: вода размывает силуэт, окутанный красной тканью, размазывает отражение выжженной, чтобы не достаться врагу, земли, готовой покончить самоубийством. Земли, заваленной трупами мужчин, женщин, детей, земли, удобренной человеческой плотью, лучшим кормом, если хочешь вырастить для своего имени вечность.

– Я – Рим, – шепчет он на пробу.

Слова оставляют медный привкус во рту.

Тяжелые, они отправляются греметь по долине, и ветер, спускающийся со стылого неба цвета голубиных крыльев, возвращает ему смеющееся эхо.

Nihil humani

Косма, долго изучавший хозяина, научился гадать по его маскам, как авгур по птичьим потрохам.

Рот вдохновенно приоткрыт, взгляд сосредоточенно твердый – сочиняет новый аграрный закон, по которому городская беднота получила бы землю, проданную богачами государству.

Губы тщательно пришпилены к ушам, глаза холодны – слушает в Сенате, как Катон громит аграрные предложения нового консула, напирая на неблагоприятные небесные знамения.

Улыбается теплее, но улыбка не доходит до глаз – наблюдает, как Цицерон гнется в обе стороны, пытаясь примирить фракцию популяров Цезаря и оптиматов Катона из римской знати.

И вот глаза мягко сияют, а по лицу гуляет рассеянная улыбка, какой Косма не видел у Цезаря и в двадцать лет, когда юнцы кропают что-нибудь вроде: «Той, чьи взоры пронзают, будто парфянские стрелы, сердце свое отдаю я и заодно свою жизнь».  

После знакомства с госпожой Сервилией Юнией хозяин стал опасно близок к стихосложению. Даже сочинял на греческом, почитаемом римлянами языком высокой поэзии, в ответ на исписанные изящным мелким почерком послания, приходящие в дом Юлия чуть ли ни каждый день. Косма видел разорванные черновики, с которых слетали купидончики. Ладно, стишки! Хозяин опять бросился в разорение и купил самую большую в мире розовую жемчужину госпоже в подарок. Это замужней-то даме! Доиграется до того, что разъяренный супруг прознает и пырнет ножом.

– Марк Юний – изумительный юноша, – заявляет вдруг Цезарь ни с того, ни с сего, да так страстно, будто Косма успел с ним поспорить.

– Изумительный, – соглашается раб.

Соглашаться со всем подряд это лучшее, что можно сделать в таких случаях.

– Он рассудителен не по летам.

– Неужели? – голос раба звучит так, будто ничего любопытнее он в жизни не слышал. Он учился быть актером вместе с Цезарем и тоже преуспел в этом мастерстве.

– У него необыкновенно благородное лицо, вторящее прекрасным материнским чертам, тонким и скульптурно отточенным. Это ли ни примета принадлежности к древнейшей семье? Мальчик – вылитая госпожа Сервилия. Не странно ли, как мало унаследовал он от отца?

– И впрямь, странно.

– Брут безусловно относится к легендарному роду, и я не хочу показаться высокомерным и предвзятым, но его плебейское происхождение заметно по внешности.