МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №2, 2018(24)

Недобро поджав губы, Шарстед продолжал размышлять, равнодушно глядя на закат. Лучи заходящего солнца окрашивали верхние этажи старых домов и убогие улочки внизу в глубокие карминные тона. Он опять нетерпеливо дернул колокольчик, и на сей раз дверь тут же открылась.

Мистер Гинголд, очень высокий седоволосый господин с деликатными, почти извиняющимися манерами, слегка сгорбившись, стоял в дверях и моргал, будто удивляясь солнечному свету. Он словно побаивался выгореть, если пробудет на нем слишком долго.

Добротная, хорошо пошитая одежда выглядела неопрятной и висела на его крупном теле. На ярком свету казалось, что она вылиняла и составляет часть самого Гинголда. Солнце высветлило цвета до блеклых, безжизненных оттенков, отчего лицо, одежда и седые волосы сливались друг с другом, а при взгляде с других ракурсов вид и вовсе расплывался и терял четкость.

Мистеру Шарстеду должник чем-то напоминал недодержанную в закрепителе старую фотографию, которая побурела и выцвела от времени. Казалось, Гинголд сейчас улетит с поднявшимся ветерком, но он лишь застенчиво улыбнулся и произнес, будто только его и ждал:

– О, вот и вы, Шарстед. Заходите.

Как ни странно, глаза у Гинголда были удивительно голубыми и очень оживляли его черты, бросая вызов в остальном нейтральным тонам его лица и одежды. Хозяин дома провел ростовщика в просторную залу. Тот следовал за ним осторожно, зрение с трудом привыкало к холодному полумраку внутри. Куртуазными старомодными жестами Гинголд пригласил гостя пройти вперед.

Они двинулись вверх по изящной резной лестнице, чьи причудливо закрученные перила уходили по спирали в темноту.

– Мое дело минутное, – воспротивился Шарстед, которому не терпелось предъявить ультиматум и удалиться. Гинголд как ни в чем не бывало поднимался дальше.

– Идемте, идемте, – мягко позвал он, будто не слышал возражений. – Вы просто должны выпить со мною стаканчик вина. В этом доме гости так редки...

Мистер Шарстед с любопытством поглядывал по сторонам. Он никогда не бывал в этой части дома. Обычно Гинголд принимает нечастых посетителей в большой захламленной комнате на первом этаже. Этим вечером по какой-то известной ему одному причине он решил показать другую часть своих владений. Наверное, собирается уладить вопрос с долгом. Возможно, именно там он ведет дела и хранит деньги, подумал Шарстед. Его тонкие пальцы задрожали от нервного возбуждения.

Подъем все продолжался. Казалось, они покрыли неимоверное расстояние, а лестница никак не заканчивалась. Благодаря скудному свету, который проникал сквозь круглые оконца, мистеру Шарстеду время от времени удавалось увидеть предметы, пробуждавшие в нем профессиональный интерес и стяжательские чувства. Вот неподалеку от изгиба лестницы в поле зрения попала большая картина маслом. Он, хоть и видел ее мельком, мог поклясться, что это Пуссен. (Прим. перев. Никола Пуссен (1594 – 1665) – французский художник, один из основоположников живописи классицизма.)

Через миг краем глаза он уловил большой сервант, набитый фарфором. Шарстед оглянулся и, споткнувшись, едва не пропустил такую редкость как полный доспех генуэзской работы, спрятанный в нише на некотором отдалении от лестницы. К тому времени как мистер Гинголд, распахнув большую дверь красного дерева, поманил гостя за собой, тот пребывал в состоянии полного замешательства.

Гинголд, наверное, богат, подумал Шарстед. Любой виденный предмет искусства запросто уйдет за баснословную сумму. Откуда тогда эта потребность занимать столь часто, и почему столь трудно взыскать долг? С процентами сумма выросла до внушительной цифры. Должно быть, старик одержим скупкой раритетов. Вдобавок, со стороны дом Гинголда выглядит убого, а значит, коллекционерская жилка не позволит ему расстаться ни с одной из покупок, вогнавших его в долги. Шарстед снова поджал губы.

Что ж, придется заставить Гинголда погасить долг, как и любого другого. А если нет, пусть отдаст что-нибудь – фарфор, картину, – то, за что при продаже можно выручить хорошие деньги. Бизнес есть бизнес, и потом – не ждать же вечно.

Размышления прервал вопрос хозяина дома, тот ждал, положив руку на горлышко тяжелого графина, отделанного серебром. Шарстед извинился.

– Да, да, херес, спасибо, – в замешательстве промямлил он, неловко поднимаясь к хозяину. Свет здесь был настолько плох, что взгляд фокусировался с трудом и предметы плыли перед глазами, словно на них смотришь сквозь воду. Шарстеду приходилось носить тонированные очки, поскольку с детства у него было слабое зрение. Из-за этих стекол комнаты казались вдвое темнее. Пока Гинголд наливал херес, мистер Шарстед, сощурившись, оглядывался поверх линз, однако предметы так и не стали четче. Надо будет обратиться к окулисту, если эта проблема не решится сама собой, решил он.