МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №2, 2018(24)

Возможно, всему виной просто странное преломление света, но они шли близко друг к другу, будто это узкоколейка. Не хотелось проверять их реальность ногой, но я их отчетливо видел. Одной рукой, зажав гитару под мышкой, второй я взял Донни Каравэн за локоть.

– Нам лучше уйти, – повторил я.

– Я не могу! – ответила она громко, резко и явно испуганно.

Рука ее настолько задеревенела, что у меня создалось впечатление, будто я держусь за перила.

– Я хозяйка этой земли, – продолжала она. – Я не могу ее просто так бросить.

Я попытался взять ее на руки и не смог. Она словно вросла в земляной пол прохода, оцепенев между этими рельсами, как будто ее остроносые туфельки пустили корни. Оттуда, где дорога сворачивала, снова донеслось «тадатада, тадатада, тадатада – туууу-тууууу!», только на этот раз громче. А еще из-за поворота показался луч света, будто от прожектора, но он был скорее голубоватым, а не желтым.

При звуке локомотива в голове родились слова песни:

 Все приведи в порядок – ведь ты умрешь сейчас...

Звук, по мере приближения поезда, становился все выше и выше...

Не знаю, когда я начал перебирать струны, но я стал наигрывать мелодию, а Донни Каравэн стояла рядом. У нее не было возможности сбежать. Она приросла к месту, а поезд должен был вот-вот нарисоваться.

Гармошечник приписывал его появление нам с ним, потому что мы, мол, меняли тональность мелодии. Однако не мое это дело воздавать по заслугам, кто бы там чего ни натворил. Вот так, примерно, думал я тогда. А еще...

Кристиан Допплер... так звали того парня, который обнаружил, почему от повышения тона звук кажется ближе. Гармошечник правильно заметил, что его имя далеко от ведьмовства. Значит, нравственный человек мог бы попытаться...

Мои пальцы скользнули вверх по грифу гитары, и мало-помалу, подбирая мелодию, я стал снижать тональность.

– Он приближается, – проскулила Донни Каравэн, продолжая стоять как вкопанная.

– Нет. Он уходит. Прислушайся!

Я играл так тихо, что ухо могло уловить шум поезда. Он тоже стихал, как и звук моей гитары, и гудок засвистел ниже: «туууу!».

– Свет... он тускнеет, – прошептала Донни. – О, если бы у меня был шанс изменить свою жизнь...

Она со стоном покачнулась.

Я перебирал струны, а в голове сами родились слова:

Смотри, как льются слезы,
Беспомощна, худа.
На счет теперь минуты,
Как ранее года.
Она раскается в грехах,
И спесь прогонит прочь.
Коль поезд не возьмет ее
С собою в эту ночь.

Донни заплакала, и это было хорошо. Она всхлипывала, задыхаясь от слез, и так дрожала всем телом, что казалось, ребра вот-вот оторвутся от позвоночника. Я продолжал подбирать мелодию, перебирая струны – все ниже, ниже.

И в голове мелькнула мысль, возможно, сейчас я увижу то, что к нам едет.

Поезд действительно оказался маленьким, и он выглядел черным под прожектором во лбу паровоза, льющего холодновато-голубой свет.

А вагоны напоминали гробы, как формой, так и размером. Хотя... возможно, мне это просто привиделось.

Так или иначе, но свет поблек и «тадатада-тадатада» стало глуше. Поезд словно уходил за пределы слышимости.

Я прижал серебряные струны к грифу, и мы с Донни оказались в полной тишине. Наверное, такая царит в каком-нибудь безжизненном, безвоздушном месте вроде Луны.

И вдруг Донни Каравэн надрывно вскричала и стала оседать на пол. Я подхватил ее свободной рукой.

Тело Донни обмякло. От недавнего оцепенения ничего не осталось. Она обессиленно обняла меня круглой обнаженной рукой за шею, и моя ореховая рубашка промокла от ее слез.

– Джон, ты меня спас, – без умолку повторяла она. – Ты отвел от меня проклятие.

– Вроде того, – кивнул я, хотя это и походило на хвастовство.

Я посмотрел вниз, но ни в проходе посреди дома, ни дальше рельсов больше не было. Только темная долина. Костры уже прогорели, а лампы в доме давали мало света.

Рука Донни напрягалась на моей шее.

– Идем, Джон, – сказала она. – Идем в дом. Мы одни, только ты и я.

– Мне пора, – отказался я.

Она убрала руку:

– В чем дело? Я тебе не нравлюсь?

Я даже не стал отвечать на этот вопрос. Ее голос звучал так жалко.

– Мисс Донни, вы все верно сказали. Я отвел от вас проклятье. Оно не умерло, как вы считали. Его нельзя убить смехом или неверием, или снятыми рельсами. Если сегодня оно вас миновало, завтра может вернуться.

– Ох! – Она было потянулась ко мне, но потом опустила руки. – Что же мне делать?

В ее голосе звучала мольба.

– Прекращайте грешить.

Лицо ее было бледно, глаза округлились.

– Ты хочешь, чтобы я жила, – с надеждой сказала она.

– Живи, так будет лучше для всех. Ты говорила, тебе должны денег, у тебя есть арендаторы и все такое. Как людям быть, если без тебя все растащат?

До нее дошло, что я имею в виду. Возможно, впервые в жизни.