МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №2, 2018(24)

Как я уже не раз упоминал ранее [прим. ред.: смотри, например, Краткая история Аллевиации], Марушка была соткана из кажущихся противоречий и парадоксов. Они проявились во всем, начиная с контрастных цветов ее повседневных одежд и кончая ее отношением ко времени. Кто бы мог поверить, что именно она, одна из зачинательниц темпорологии, т. е. современной науки о времени, сама всячески избегала записи дат главных событий в своей жизни? В молодости она насмешливо относилась к тем, кто старался регулярно записывать события своей жизни в надежде, что они пригодятся для будущих биографов или послужат «сырьем» для написания будущих автобиографий. Ей казалось, что подобные дневники либо становятся набором скучных деталей будничной жизни, либо приукрашают образ их авторов и разбавляют действительность солидной долей фантазии и художественного вымысла. Ей трудно было представить себе, как можно сосредоточиться на чтении дневников, охватывающих десятилетия, притом, что большинство из них записаны в реалистическом жанре репортажей о ежедневной погоде или отчетов о привычном распорядке дня и бытовой рутинной суете. Однажды, прочитав записи своего бывшего сокурсника, Марушка грустно улыбнулась и спросила, зачем было переводить столько бумаги и тратить столько сил, если суть записанного можно свести к четырем строкам:

Жил он не так. Выступал не по теме.
Ел невпопад и пил он не с теми.
А когда растаял смог,
Изменить себя не смог.

Так продолжалось до того дня, как Марушке исполнилось 63 года. Внешне к тому времени она почти не изменилась с того лета, как мы впервые повстречались в институте. Все такая же подвижная и гибкая, задумчивая и зеленоглазая, в своей неизменной темно-смородиновой юбке и спортивной майке цвета пробуждающейся зари, и всегда с огромной сумкой, полной ручек, блокнотов и мелких предметов первой необходимости на любые случаи жизни. Но, хотя в глазах всего окружения Марушка оставалась по-прежнему верной своим привычкам, от меня скрывать происходящие в ней глубинные перемены ей не удавалось. С той зимы, как ее вниманием завладели исследования и стихи средневекового поэта и мыслителя Авраама Ибн Эзры, во всем ее облике и поведении начали происходить удивительные метаморфозы.

Видеть глазами сердца своего
и зрачками нутра своего, – 

так Марушка начала смотреть на окружающее через призму мировосприятия древнего мудреца. Она часто стала повторять эти строки, которым было более тысячи лет, и чтобы не упустить ни одного нюанса, вложенного поэтом в тексты, она постепенно научилась читать их на языке оригинала – на иврите. Не беда, что Марушка не считала себя специалистом в средневековой древнееврейской грамматике. Вновь и вновь она повторяла слова этого полюбившегося ей автора: «Если будешь стараться познать все в одной области, то так ничего в ней и не поймешь. Для того, что познать один предмет, нужно для начала познать все».

– Как найти ту неуловимую грань, которая поможет точно установить соотношения между желанием углубиться в узкой области и тягой к широте эрудиции? Как научиться балансировать между целым и его составляющими?

Еще до знакомства с сочинениями Ибн Эзры Марушка часто повторяла слова российского поэта Максимилиана Волошина, что для гармоничного развития человечества, каждая последующая стадия развития науки непременно обязана уравновешиваться поднятием на следующую стадию развития Любви. С годами у Марушки все четче очерчивались представления о том, что наука по своему характеру зачастую требует от нас узости подходов, в то время как Любовь расширяет в нас приятие всего сущего. Зачастую Марушке хотелось делиться своими открытиями, наблюдениями и размышлениями на эти темы, но у нее никак не получалось начать их записывать. Сегодняшним читателям будет трудно поверить, но она годами мучилась из-за того, что не была в состоянии поведать свои заветные идеи даже сугубо личным дневникам. Нет, Марушка не боялась тютчевского утверждения, что «Мысль изреченная есть ложь». Она отчетливо понимала, что неполная правда и ограниченная возможность высказать себя, передавая свои чувства другим, вовсе не обязаны превращаться в искажение истины. Но стремление к целостности и к полноте картины постоянно порождали иллюзию непреодолимости барьеров. Так, стоило Марушке захотеть записать какую-либо мысль в дневнике, как ту же возникала серия вопросов:

– На каком языке писать? На том, что думаешь? На том, на котором написаны оригиналы строк, наведших тебя на эту мысль? Или же на том языке, который считается в данный исторический момент «лингва франка», т. е. общепринятым языком общения между людьми, говорящими на различных родных языках?