Они лихо катили по раскисшим от дождя улочкам, изредка перебрасываясь короткими репликами. Мимо проносились серые, как бы вытканные на старом гобелене фасады купеческих домов, глухие каменные заборы, покосившиеся вывески лавочников, чахлые кроны деревьев, побитые недавним градом. Экипаж отчаянно петлял, рессоры жалобно пели, из-под колес шныряли жирные коты, сверкая холодными угольками глаз. Корецкий едва справлялся с пугливой кобылицей. Он правил наугад, надеясь, что случай поможет ему выбраться на объездной тракт. Однако утомительная тряска и опасные виражи вскоре стали ему докучать. Качаясь, точно ворона на столбе, он притормозил возле склада акционерной компании, где, к счастью, обнаружился сторож, за гривенник указавший кратчайший путь. Трезвый и уже немного злой, драматург стеганул лошадь. Срываясь на галоп, она вскоре вывезла их за пределы города, прощально мигнувшего лампадным светом нищенских мазанок.
Почти весь этот путь актриса не открывала глаз. Ей хотелось только слышать, только ощущать эту странную земную ночь. Цокот копыт, порывы свежего воздуха наполнили ее ощущением забытого покоя.
«Всегда бы так, – бессвязно думала она, – ехать без цели, желаний, просто так, в никуда… где нет назойливых поклонников, портнихи, которая дерет втридорога, борьбы за роли, за бенефисы… Быть только прохожей, оставить тряпки, мишуру, закулисные дрязги. Знать, что впереди одна дорога, верстовые столбы и пыль… пыль…»
Коляску резко подбросило на ухабе. Леднева от неожиданности открыла глаза и ахнула. Кругом стоял молчаливый лес, и только узкая полоска неба ярко искрилась северными звездами. Казалось, еще мгновение и экипаж взлетит, с грохотом помчится по переулкам созвездий, давя колесами хвосты зазевавшихся комет. Болезненное возбуждение охватило актрису. Она сорвала искусно пришпиленную шляпку и, размахнувшись, швырнула в темноту. Кружась, точно подстреленная птица, шляпа упала на кусты. Леднева с облегчением почувствовала, как пряди волос, подхваченные ветром, оплели ей лицо, плечи. Прошлое уже представлялось миражом: шум премьеры, трескотня репортеров, утомительный банкет в Дульном переулке.
– Браво, Жорж! – воскликнула она. – Из вас получится лихой извозчик.
– Вы мне льстите, мадам.
– Ничуть, – лукаво возразила она. – Это всего лишь скромная увертюра к громким словам. Ваш экспромт удался на славу: тишина, покой, дикая природа… Здесь я становлюсь совсем другой. Прежде думала, что у меня уже нет никакой души. Так, один пепел. А теперь вдруг показалось, что жизнь еще можно изменить, для этого не обязательно делать парафиновые маски в клинике Леже.
– А, понимаю, понимаю… – усмехнулся Корецкий, пуская лошадь шагом. – Вы пародируете монолог папского нунция из шестой картины. Ядовито.
Она собралась было изобразить негодование, но неожиданно сникла. Ей послышалось, будто вдали пробил колокол. Чистый перезвон трижды прокатился над спавшим лесом и растворился в птичьем гомоне. Актриса вздрогнула, вскочила с сиденья и едва не вывалилась из коляски. Она задыхалась. Страшная боль пронзила ее тело, сознание раздвоилось, и ясный внутренний голос отчетливо произнес: «Это генетический сигнал… Теперь ты свободна… Абсолютно свободна…»
И тотчас яркие картины прошлого обрушились на нее, закружили, смели неподлинное «искусственное Я», которое долгие годы осуществляло над ней грубый интеллектуальный контроль...
…Она увидела злополучную орбитальную станцию генератора плазмогенов, с которой начался закат ее научной карьеры. Станция уже была пустой и помертвевшей. После отключение генератора команда эволюциологов трусливо телепортировалась в увеселительный центр Альфа-Рау. Теперь в отсеках нагловато орудовали «дубль-мены», среди которых она чувствовала себя абсолютно ненужной, коварно покинутой в самый горький час жизни. Но о ней забыли не все. Следственный отдел Центра координации поспешил провести предварительный допрос через советника Эрнотерна, старого политикана, который слыл лучшим специалистом по «неуправляемым процессам». Дознание шло по линии «МС-галакт» и носило полуофициальный характер.