Млечный путь № 4 2016

Отупение разом слетело с Бореньки. Он побежал в местный военкомат. Широкоплечий, высокий, он кричал, что ему уже восемнадцать. Документы? Мужик, ты что, умом решился? Какие к свиньям собачьим документы! Мы из Минска последним эшелоном ушли, документы где-то и сгинули! Ты, шлемазл поганый, у меня отец погиб, а ты здесь прохлаждаешься? Пусти, говорю, на фронт, гнида!

И Боренька тряс перед лицом ошарашенного таким напором офицера отцовой похоронкой.

Поверили ему или просто очень нужны были солдаты, или не знали, как отвязаться от скандального мальчишки, который сыпал русскими, белорусскими и еврейскими ругательствами, поминал погибшего отца и требовал своего права на геройскую смерть – неизвестно. Но Боренька на следующий день уже оказался в солдатской форме и тяжелых сапогах, а на остриженную голову домашним пирожком улеглась пилотка со звездочкой. Сара только всхлипнула.

– Мама, ты уж дождись, – неловко сказал Боренька. – Я вернусь. Точно тебе говорю, мама. 

Ой, вэй!
Будет день, и будет пища,
Жить не торопись…

Новая жизнь оказалась логическим продолжением первой мирной Боренькиной жизни. Он опять почувствовал себя отличником и комсомольцем, и это было приятно – привычные ощущения давали какое-то подобие стабильности в мире, внезапно сошедшем с ума. В мире, где старый еврейский портной идет на фронт, а кусок сала стоит золотого кольца…

Боренька узнал всю изнанку войны, и она показалась ему похожей на подкладки старых пальто, которые частенько приносили отцу перелицовывать. Сверху – плотная, добротная ткань, а с обратной стороны – расползающийся дырами серый атлас.

Он валялся с пулей в плече в госпитале после Сталинграда, зацепился бедром за снарядный осколок на Курской дуге, ползал на брюхе по бесчисленным полям, перекусывая колючую проволоку и молясь, чтобы поле оказалось незаминированным. Он видел героизм и предательство, высокие душевные порывы и гнусную грязь. Он пил неразведенный спирт и лихо занюхивал рукавом. Он не обращал внимания на вонючие портянки и ухаживал за медсестрами.

Он обдирал до крови тело и душу, но не жаловался. В самые тяжелые моменты, когда казалось, что терпеть уже невозможно, проще броситься грудью на амбразуру и сдохнуть героически, разом покончив с бесконечностью кошмара, Боренька видел портняжную мастерскую, и старый Гершеле сидел, скрестив ноги, прокалывал иглой плотную, неподатливую ткань. И у Бореньки открывалось второе дыхание, и он ловко забрасывал в плюющуюся горячим металлом амбразуру гранату, и успевал откатиться в сторону, чтобы не поймать шальной кусок железа.

В Берлин Боренька вошел капитаном.

Еще в сорок четвертом, получив погоны старлея, Боренька уверился, что вернется домой живым и здоровым. И четвертая его мирная жизнь начала стучаться в отуманенное войной сознание. Бореньке снилась Розочка, красивая до невозможности, улыбающаяся и протягивающая к нему нежные руки.

Где ты, Виолетт?
Принес тебе привет, –

шептал Боренька во сне и улыбался Розочке в ответ.

Приятели запасались трофеями, планируя дальнейшую жизнь, только Боренька никогда ничего не брал – ни от убитых немцев, ни во взятых городах. Вторая его жизнь, прочно связанная с еврейской портняжной мастерской, неожиданно заговорила громко, перемежая цитаты Талмуда с молитвами, и Боренька, наблюдая, как друзья показывают друг другу кто часы, кто золотые колечки, тихо бормотал: «Бог отцов наших, Бог Авраама, Исаака и Иакова…» – сам не замечая этого.

– Борька, не будь дураком, с чем с войны вернешься? – говорили ему. – С драными портянками, что ли? Или, думаешь, медали-ордена жрать можно будет?

– Лучше цимес в руках, чем цурес в кармане, – мутно отвечал Боренька и улыбался. – Найдется и для меня трофей.

Иногда богаче нищий,
Тот, кто не успел скопить.
Тот, кого уже никто нигде
ничем не держит…

Уже в Берлине Боренька наткнулся на полуразрушенную швейную фабрику и вышел оттуда, волоча за собой небольшой, но очень увесистый чемоданчик, плотно перехваченный растрескавшимися старыми ремнями.

С этим чемоданчиком Боренька и отправился на родину.

Молодого капитана Элентоха ставили всем в пример, упирая на его бессребничество. Ведь каждый, кто видел, во что превратилась родная земля после того, как ее перепахали войной, старался прихватить домой как можно больше. Волокли все, что только можно было утащить на себе. Ковры и драгоценности, швейные машинки и одежду, кофемолки и мясорубки, обувь и детские игрушки… Кое-кто из имевших доступ к железнодорожному транспорту, отправлял на родину вагоны добра, набивая их и тканями, и мебелью, и мехами.

Только капитан Элентох уезжал из Берлина с одним небольшим чемоданчиком, в котором явно не могло поместиться ничего ценного. То, что в кузов полуторки этот чемоданчик грузили двое бойцов, никто не заметил.

Где ты, Виолетт?
Принес тебе привет,
Жду тебя домой!
Подпись: Николай II! –