Млечный путь № 3 2017

– Надеюсь, – произнес Левкипп, обращаясь к Чембаре, но слова на самом деле относились ко всем, ибо мир изменился. – Надеюсь, ты не станешь покушаться на квантовую структуру.

– Почему же! – воскликнул Чембара. – Что за странная идея – квантовая неопределенность!

– Эй! – Эрвин переместился от новичка на соседний холм. – Если отказаться от принципа неопределенности, физический вакуум вспенится, бесконечная энергия выделится и…

– …Да, за бесконечное время, – буркнул Альберт. – Произойдет то, на что у нас не хватило решимости. Воли. Разума, наконец. Я всегда полагал, что квантовая природа материи – насмешка над разумным строением реальности.

– Ты полагал не совсем это, – вмешался Нильс, – но не будем заново начинать дискуссию.

– Меня, – задумчиво произнес Эрвин, – всегда смущало мое уравнение, и я сожалею, что имел к нему какое-то отношение.

– Воистину своевременное признание, – хмыкнул Альберт.

– Значит, решено? – нетерпеливо воскликнул Чембара. – Классическая вселенная вместо квантового вакуума?

– Обсудим, – вмешался Левкипп. – И при консенсусе…

– Которого не будет, пока вселенная – квантовая, – напомнил Эрвин. – Те восемь колонистов…

– Послушайте, – Чембара был нетерпелив. Существуя уже в вечности, он все еще измерял собственное время секундами короткой жизни, прожитой на Земле. – Послушайте! Вы поддерживали колонию, вы поддерживали равновесие и разумный смысл в мире, но создали его не вы! Была другая колония другой Земли…

– В бесконечно далеком прошлом, – сказал Левкипп.

– Это была ошибка! А вы приняли ее как должное.

Ответом было молчание.

– Знак согласия? – произнес Чембара.

– Ужасно, – подал голос Нильс. – Классическая определенность? Никакой свободы воли? И в мире невозможно станет рождение такой личности, как ты, Чембара, свободный от любых стереотипов? Ты для того и придумал – не терпишь конкурентов?

– Напротив, – спокойно отозвался Чембара. – Просто в классическом вакууме вместо единственной квантовой вселенной с бесконечным множеством запутанных состояний мы создадим бесконечное число классических миров, взаимодействующих друг с другом. Не понимаю! – воскликнул он. – Я должен объяснять вам преимущество такой физики?

– Боже… – пробормотал Эрвин. – Мир, где будущее таково, каким каждый хочет его видеть…

– Счастье…

Кто это произнес?

– Для всех…

Кто сказал эти слова?

– Даром? – В чьем-то голосе прозвучало недоверие.

Нет, конечно. Бесконечно большая энергия квантового вакуума – достаточная плата.

Никто и отвечать не стал.

– Итак, – деловито произнес Чембара, – это мир, который мы создадим и будем познавать заново.

– Хильда, – тихо произнес Эрвин. – Я обещал вернуться…

***

Эрвин прожил еще три года и умер в январе тысяча девятьсот шестьдесят первого. Похоронили его в Вене, и, когда гроб опускали в могилу, физическая суть Эрвина, то, что называют душой, в существовании которой он всегда сомневался, уже стала частью бесконечного в пространстве-времени физического вакуума, вспененной квантовой реальности.

В колонии появился новый обитатель, и мир изменился.

– Я вернусь, Хильда, – сказал Эрвин.

– Все мы вернемся, – поддержал его ехидный Левкипп. – Кто куда. Кто как. Кто зачем. Эй, Чембара, ты сможешь воскреснуть! Слышишь, чокнутый?

Жанна СВЕТ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ МАМА ПОЛЮБИЛА МЕНЯ

С нею не любят общаться: слишком уж это утомительно.

То и дело она что-то поправляет на себе, одергивает, расправляет. Приглаживает волосы, тревожно глядя в глаза собеседнику – это тоже не все переносят. Что за манера – смотреть прямо в глаза, словно ищешь в них тень страха? скуки или неискренности?! Смотрит она при этом искательным взглядом, словно упрашивает о чем-то, молит, но о чем ее мольба, непонятно, да и некогда разбираться. Какие мольбы, о чем вы?!

Жизнь несется, скачет, до умоляющих ли взглядов? Пусть даже и думаешь о себе потом, как о колоде бесчувственной, это быстро проходит, а вот беспокойство, которое селит в тебе этот жалкий умоляющий взгляд, это постоянное одергивание и оглаживание одежды, постоянные поиски – неосознанные, разумеется, но все равно раздражающие – зеркала, темного стекла, любой отражающей поверхности, в которой можно было бы увидеть себя и убедиться, что все в порядке, какой-то нарциссизм наоборот – все это безумно утомляет и вселяет тревогу и желание смыться, уйти поскорее и поскорее забыть этот ищущий взгляд, этот торопливый захлебывающийся голос: она знает, что с нею не любят разговаривать, черт возьми, она совсем не глупа при этом своем поведении, она даже знает причину такой нелюбви к ней, но ей словно все равно, лишь бы только удалось рассказать как можно больше, пока попавшийся и томящийся собеседник еще не ушел, еще стоит здесь, перед нею, озирается тоскливо по сторонам, переминается с ноги на ногу и мямлит что-то вроде «да что вы говорите» и «поразительно». Тяжелое зрелище и тяжелое впечатление.

– Мама не хотела меня рожать. Она случайно попалась и собиралась избавиться от меня.

Она говорит это спокойно, даже апатично, как говорят о чем-то привычном, что стало уже рутиной и не вызывает эмоций.