Млечный путь № 3 2017

– По земному среднемировому времени, конечно, – поправился Левкипп. С Эрвином невозможно говорить, пренебрегая точностью. – Завтра в колонию перейдет новая категориальная личность. Сейчас этот человек доживает последние часы на больничной койке в Морогоро.

– Танзания, Восточная Африка, – уточнил Эрвин и добавил: – Это обстоятельство переводит информацию в разряд как минимум не очень достоверной.

– Недостоверной в смысле того, что в больнице Морогоро можно и выжить, или в том смысле, что не может будущий член колонии проживать в Танзании, никому не известный?

– Вариант два, – чуть помедлив, сказал Эрвин. – Если, конечно, этот человек не оказался там по делам, приехав из…

Он замолчал, поскольку знал теперь уже все, что знал Левкипп, и все, что знал каждый колонист: информация распространяется быстро, вообще говоря, мгновенно, но какое-то субъективное время (у каждого свое, но среднее значение легко высчитывается) уходит на расшифровку.

– Так, – сказал он. – Сорок три года, рак легких, неоперабелен… Все так, Левкипп, все так. И прибудет он к нам, верно. Почему в нашу колонию? Этот человек всю жизнь работал на плантациях, охотился, воевал, необразован, никогда не покидал Танзанию, понятия не имеет о том, что такое физика и наука вообще. Он…

– Его зовут Мбоне Чембара, – сказал Левкипп.

– Он абсолютный профан! Чембара по всем критериям окажется не у нас – что ему у нас делать? – а в квантовом супе…

– Пожалуйста, Эрвин, не кипятись и сосредоточься. Критерий свободы…

Эрвину понадобилось немало энергии, чтобы опять взобраться на вершину горы и застыть в очень неустойчивом, но зато удобном для обзора положении. Левкипп не стал помогать: Эрвин не принимал чью-либо помощь, предпочитая полную самостоятельность выбора.

Как и Мбоне Чембара, африканец, умиравший в возрасте сорока трех лет, неженатый, бездетный… Свободный.

– Гений. Поразительно. Ты прав.

– Гений, – подтвердил Левкипп. – Если бы он родился в Штатах или в Европе, то стал бы физиком мирового уровня. Даже в Танзании у него был шанс, если бы он родился в Дар-эс-Саламе и учился, а не провел детство в кочующем племени, в трехстах километрах от ближайшей школы. Он с детства был самостоятелен в суждениях, и потому его не терпели соплеменники.

– Сколько же его били… – пробормотал Эрвин, пропуская через фильтр сознания информацию, уже ставшую содержимым физического вакуума. – Сколько его били… За то, что не считался с законами племени… Обо всем имел свое мнение и никому не подчинялся. А когда его призвали в армию…

– Год военной тюрьмы за неподчинение приказам, – подтвердил Левкипп. – Побег. Был пойман, получил еще год и опять бежал.

– Как ему это удалось? – поразился Эрвин и, подчинив поток информации, сам ответил: – Гениально придумал, да.

– Бедняга, – добавил он. – Ужасная жизнь для человека такой внутренней свободы и такой способности противостоять любому внешнему воздействию. Удивительно, что он дожил до сорока лет. Могли убить в армии, в тюрьме, да просто в уличной стычке.

– Тогда, – мрачно заметил Левкипп, – он прибыл бы в колонию гораздо раньше, и мироздание, возможно, уже перестало бы существовать. Мы ничего не могли бы сделать, если бы смерть его оказалась быстрой. Сейчас есть надежда…

– Воспрепятствовать? Теоретически, да. Но он – гений! В колонии Чембара станет одним из самых…

– При его свободолюбии? – перебил Левкипп. – При его жажде разрушения устоев?

– Ты прав, – согласился Эрвин, просочившись сквозь не очень высокий энергетический барьер в соседний холм с плоской вершиной, где даже в фазе неустойчивого равновесия можно было немного расслабиться и подумать.

– Созовем конвент!

– Думаешь, придется голосовать? – с беспокойством спросил Левкипп.

Простая, казалось бы, процедура, но очень сложная, когда приходится синхронизовать тысячу четыреста девяносто семь личностей плюс минус восемь.

– Конечно. Нужно решить: допустить ли в колонию личность Чембары.

– Синхронизуем в здешнем настоящем или…

– В здешнем, – твердо сказал Эрвин. – Это проще всего.

– Зови, – согласился Левкипп. – У тебя поле взаимодействия более пологое.

***

– Знаешь, родная, – сказал Эрвин, – когда мы гуляем, мне кажется, что время замедляется или вовсе останавливается. Как сейчас. В деревне уже ночь или новое утро, а может, даже прошла неделя. Или год… Когда мы вернемся…

– Как Рип Ван Винкль? – нашла сравнение Хильда и практично добавила: – Аннамари тебя не узнает, и мы сможем…

Она не закончила фразу, а Эрвин сделал вид, будто не расслышал. Хильда не впервые намекала на возможность «соединить жизни узами законного брака», но Эрвину было достаточно спокойных прогулок, разговоров, непритязательной любви, последней, как он был уверен, помня о своих годах. Поздно менять жизнь. Когда-то он любил эпатировать окружающих, поступая вопреки всем – в том числе природе, которая до него была одной, а его мысли, его идеи все изменили, объяснив необъясненное и породив новое знание.