Он вздохнул и посмотрел на Мать столь внимательно, изучающее, что та невольно отвела взгляд. Рыбарь непонимающе посмотрел на них двоих. Вздрогнул, когда Лис пошел к своей лежанке. Малой смотрел на Тихого, потом подошел к нему. Мать опередила вопрос.
- Я должна сознаться, - куснув губу, все же произнесла она. - Я раз встречалась с Вольным, моим старшим сыном, самым старшим. Из плена. Пять лет назад это было. Ты спрашивал меня, Рыбарь, знаю ли я, каков он, да, знаю.
Сын Охотника напрягся, сжав так и не выпущенное из руки полено до боли, до побелевших пальцев.
- Я собирала травы, когда мне на пути встретился молодой охотник. Сердце ничего не сказало мне, я лишь увидела, что он один из серых, но много светлее их, что одет богато, что шея его покрыта двумя рядами бус, а куртка расшита и выкрашена красным и белым, как у них принято отмечать важных особ. Рядом никого не оказалось, я растерялась, стояла, смотря на него, а он.... Вот странно, он подошел, склонился передо мной в низком поклоне, как слуга приветствует своего господина, потом ухватился за подол моей куртки, ткнулся в живот. Тут же поднялся. Я видела на лице его слезы. Он тихо произнес всего два слова: "Спасибо, мама". И тут же ушел, - она вздохнула. - Больше я его не видела.
Малой подошел к ней, обнял. Она не реагировала, смотрела на рисунок Рыбаря, пристально, словно пытаясь разгадать тайное послание, оставшееся между слов сына. Предназначенное другому, не отцу, не ей, но тому, кто много лет возился с Рыбарем, тогда еще совсем мальчишкой, учил плести сети, рубить и точить остроги, плавать на бревнах и держаться в море, долго, очень долго, поджидая добычу. Совсем другой охоте, которую не понимала ни она, ни Охотник, никто из их рода. Но с которой, пусть даже оказавшейся неудачной, Рыбарь приходил счастливый уж тем, что она состоялась. Оглядываясь на своего учителя всякий раз, как тот входил: обычно, последним, неся корзинки с рыбой или устрицами.
Мать тихонько обняла Малого. Тот попытался заглянуть ей в глаза, неудачно. Тогда просто спросил:
- А он ничего о себе не сказал? Тогда при встрече?
- Нет, я же говорила, сынок, только два слова.
- Может, жестами? Как-то объяснился.
- Нет, ничего.
- Но хоть что-то должен...
- Он поблагодарил. Думаю, этого ему показалось достаточным. Да и мне тоже, Малой. Мне тоже, - повторила она, все еще вглядываясь в рисунок. Вздохнула, отогнала воспоминания, прижала к себе сына.
Сверху упал камень, послышались далекие пока еще шлепки босых подошв, неуверенно подбирающиеся к пещере. Рыбарь подскочил, вслушиваясь, как кто-то, какой-то одиночка, подходил к их очагу. Прислушался внимательно, невольно доставая копье и как можно тише подходя ко входу. Остальные тоже повставали с мест, но пока не двигались.
Дождь продолжал лить, превратившись в затяжной, нудный ливень, какие часто проходят над этой землей в начале осени, предвещая скорые затяжные холода. Осень медленно переходила в морозную зиму. Казалось, море способно ее отогнать, но оно часто замерзало само, покрывалось шуршащей шугой мелкого льда, медленно стынущего, иногда становящегося единым панцирем и пусть ненадолго, на несколько дней, сковывавшего вечно неспокойное, неугомонное море, равнявшего его с землей.
В темноте наступающей ночи фигура подошедшего к входу едва виделась. Но Рыбарь убрал копье, поняв, что так спускаться может только свой. Он подошел ближе, всматриваясь зорким взглядом на тропу, ведущую наверх, к гряде, опоясывающей лощину по закатному краю, прорезаемую вдалеке рекой, идущей из неведомых краев и в шести днях пути впадающей в океан. Путник, неловко спускавшийся по мокрым каменным ступеням, вырезанным самой природой, наконец, показался - закутанный в тяжелую медвежью шубу, явно великую ему по размеру, не на него сшитую, он остановился и осторожно поднял руки, показывая отсутствие у него оружия. И только затем вспомнил о капюшоне, скрывавшим голову, откинул его.
- Рада? - только и произнес Рыбарь. Женщина подошла, кивнула, всматриваясь в незнакомца. Наконец, произнесла:
- Олешек... так приятно тебя увидеть снова, - и прибавила. - Теперь я Важенка. Охотница в роде Тернов.
- А я Рыбарь, - только и ответил он. Важенка улыбнулась.
- Никак мы не сойдемся. Даже в этом.
Измученное, посеревшее лицо, но такая заразительная, как и много лет назад, улыбка. Рыбарь невольно поддался ей и только потом вспомнил правила простой вежливости.
- Да что же я держу тебя. Проходи, присаживайся к огню. Сними эту шубу, у нас тепло.
Она вошла, приблизившись на несколько шагов к поднявшимся с мест. Ее узнали, она узнала всех. Сидевшие в пещере поприветствовали прибывшую, бросили мех на холодный пол, у самого огня, кинули полешек в затухающий костер.
- Ты вся промокла, Важенка. Садись, согрейся. Шубу посуши.
- Я не могу ее снять, прости меня, Мать, - ответила та. - Я... под ней я голая.
Только тут она заметила бусы на груди и низко склонилась, отдавая дань уважения. И сопереживая горю
- Мне жаль, что Охотник ушел от вас. Как и все, кто жил прежде со мной, перед тем, как мы с отцом ушли.