Млечный путь № 1 2018

Мэгги прекрасно готовила, и Сильверберг называл ее самой замечательной женой на свете, чему Розенфельд был вынужден верить, поскольку, приходя в гости к другу, неизменно видел Мэгги в единственной роли – хозяйки и поварихи. Работала она в цветочном магазине на Гамильтон-роуд, о работе говорить не любила – ни о своей, ни о полицейской, – беседам мужа с гостем не мешала, и единственным ее недостатком Розенфельд считал выходившее за пределы здравого смысла желание найти ему подругу жизни. Наверно, этим грешат все замужние женщины – неженатый мужчина для них предмет беспокойства, выпадающий из тщательно созданной картины мира.

Кофе Мэгги подала в гостиную и удалилась в спальню, где что-то переставляла, чем-то шелестела и о чем-то напевала под тихие звуки телевизора, изредка перебиваемые воплями, без которых не обходился ни один сериал.

Сильверберг не хотел напоминать Розенфельду о первом в его карьере поражении, но Розенфельд заговорил сам.

– Я попросил Шелдона помочь, и он согласился съездить со мной в госпиталь и поговорить с врачами, – сказал Розенфельд. – Разумеется, в пределах, допускаемых этикой. Полицейская инспекция – все же не расследование …

– Это ты мне объясняешь? – буркнул Сильверберг. – Но хоть что-то новое ты узнал?

– Нет, в том-то и проблема. Шелдон ничего нового не узнал о болезни Смиловича, а мне не позволили копаться в его ноутбуке. Все вещи Смиловича лежат на складе и будут выданы родственникам, предъявившим права. А поскольку родственников у него нет, то через три месяца ноутбук продадут…

– Ты, – подхватил Сильверберг, – купишь его за бесценок и будешь копаться сколько угодно. Тебя такой вариант не устраивает?

– Слишком долго ждать. Если это было убийство…

– Ты веришь в сглаз? – удивился Сильверберг.

– Нет. Но мне не дает покоя письмо к Лайзе.

– Судя по тексту, – осторожно заметил Сильверберг, – можно говорить о самоубийстве. Тяжелая болезнь, хоспис, понимание, что жизнь кончается, желание избавить себя от мучений…

– У Смиловича не было доступа ни к каким препаратам, – объяснил Розенфельд, – тем более таким, какие невозможно обнаружить при аутопсии. Шелдон при мне задал главному врачу прямой вопрос и получил недвусмысленный ответ.

– Кто-то мог принести…

– К Смиловичу никто не приходил.

– Чего ты хочешь от меня? – задал Сильверберг прямой вопрос и получил недвусмысленный ответ:

– Инспекторской проверки недостаточно. Мне нужен ноутбук. Не через три месяца за свои деньги, а завтра и в официальном порядке.

– Ты же знаешь, у меня нет ни малейшей причины начать расследование, а если нет расследования, нет и возможности назначить экспертизу.

– У тебя есть повод изъять компьютер. Для этого не нужно начинать официальное расследование. Странное письмо…

– Есть много странных писем, Арик. Ты не представляешь, как их много – самых разных.

– Я даже не могу поговорить с Магдой Фирман, она спустит меня с лестницы и будет в своем праве!

– Я понимаю – старая привязанность, общее детство… Кстати, эта Лайза…

– Стив, не начинай!

– Прости. Да. Только странное письмо и ничего больше.

– И еще смерть от десятка редких болезней.

– Если Лайза явится в полицию… Очень сомневаюсь, что заявлению можно будет дать ход, но попробовать…

– Она не пойдет.

– Почему?

– Женщина, – заявил Розенфельд и оглянулся на приоткрытую дверь: не слышит ли Мэгги. – У них все шиворот-навыворот. Она зациклилась на идее сглаза и ни в грош не ставит все остальное.

– Убеди ее не упоминать сглаз. Правда, ничего не обещаю…

– Вот ведь глупость! – воскликнул Розенфельд. – Нутром чую, здесь что-то неладно, и ничего невозможно сделать.

– Так всегда бывает, когда что-то чуешь нутром, – благодушно заметил Сильверберг. – Я не верю в интуицию, ты знаешь. Во всяком случае, мне она ни разу не помогла. И ты о ней говоришь тоже впервые.

Помолчали.

– Еще кофе? И рюмку шерри? – спросил Сильверберг

***

– Заявление? – переспросила Лайза. – Но я уже писала! В день похорон.

– Ты мне не говорила. Почему? У кого оно?

– Ни у кого. Потому и не сказала. Заявление не приняли и посмотрели нехорошо, мне не понравилось. Терпеть не могу, когда мужчина так смотрит.

– Как?

– Неважно. В твоем взгляде, кстати, тоже было нечто такое, когда я сказала, что порчу навела Магда.

– А… – протянул Розенфельд. – Лайза, ты же понимаешь…

– А ты понимаешь? Происходит страшное! Человек умирает ни с того, ни с сего, вчера был здоров, сегодня болен всеми болезнями, завтра его нет в живых. А полиция говорит, что… нет, ничего не говорит, просто смотрит на меня, как на выжившую из ума, и мягко, будто сумасшедшей, заявляет: «Мисс, я не могу принять такое заявление, извините».

– Верно. Не может.

– Мне нужно завтра возвращаться в Детройт, или я потеряю работу. И – ничего, – с горечью сказала Лайза. – Остается только перед отъездом расцарапать этой дряни лицо, пусть потом…

– Ради бога, Лайза! Только не это! Тогда уж точно полиция возбудит дело, но не против Магды, а против тебя!

– Но я не могу просто уехать – и все!

– Лайза, не делай глупостей, прошу тебя. А я обещаю, что во всем разберусь.

– Обещаешь?

– Как на Библии.

– Ты не веришь в Бога!