Млечный путь

В Вену мы прибыли утром и успели на дневной рейс до Москвы.

— Я долго искала тебя, — врала Вика, с вожделением посматривая на только что принесенный поднос с едой. Мы летели первым классом, Вика беспрестанно ела, а я вливал в себя третью порцию виски. — Я приехала к Эрвину, чтобы сообщить ему о разрыве. Это было нежное и печальное прощание. Я скоро выхожу замуж, — добавила она, впиваясь острыми зубками в куриную ножку. У этой субтильной женщины был превосходный аппетит.

— И за кого же? — спросил я равнодушно.

— За одного преступного типа, — она засмеялась. — Он не молод, что мне очень нравится в мужчинах, и сказочно богат, что мне нравится еще больше. Идеальный вариант.

Ее цинизм и покоробил, и оскорбил меня. Одно дело, когда циничен мерзавец, который таким уродился. Это логично, понятно и закономерно. Это никого не удивляет. Ничего другого от него не ждут. Совсем другое, когда циничным оказывается тот, вернее, та, кто, пусть и недолго, была твоей лучезарной, пленительной грезой. Воспоминания о доверчивой, чистой девушке с капельками дождя на бархатных ресницах грели меня в горькие минуты, когда из-за пьянства и одиночества я бывал близок к помешательству и даже помышлял о петле, когда я сам бывал не очень-то чист и притом очень хотел, чтобы чиста была та, которую я в тот или иной исторический момент назначил своим ангелом-спасителем с лебяжьими крылышками за спиной. И вот та, кого я видел в редких светлых снах, плюнула в мое последнее духовное пристанище. Пусть мои руки выпачканы кровью, пусть я бесстыден и преступен, но в глубинах моей черной души еще копошилось что-то по-детски наивное, что-то, что я прятал от всех — в том числе и от самого себя. Может, это невидимые духовные и интеллектуальные клавиши вроде тех, о которых вещал Эрвин?

Я смотрел на Вику, на эту видавшую виды женщину с чуть ли не голубиным личиком, и мечта таяла, как грязный снег в начале апреля. Сам я был всеохватно циничен, но хотел, чтобы мечта оставалась стерильно чистой и чтобы в ней не было даже намека на грязь. Приходилось с прискорбием констатировать, что Вика в части бесстыдства превосходила мои самые смелые ожидания.

— Ты мой мостик. Мостик между прошлым и будущим. Временный мостик, ты уж прости… — вбила она последний гвоздь в мою хрустальную мечту.

— Смотри не провались: мостик насквозь прогнил, — предостерег я ее.

Из аэропорта я повез ее на Кутузовский проспект, на ту набережную. Это попахивало сознательным глумлением над самим собой. Этаким мазохизмом, обращенным внутрь себя, в свое далекое прошлое. Мне хотелось испытать себя. Надо было соскрести с себя остатки иллюзий. Пусть и таким суровым способом.

Я набросил ей на плечи легкую куртку. Мы стояли под деревом, окруженные курортными баулами, и целовались. Краем глаза я посматривал на тарные ящики, сидя на которых я совсем недавно пировал здесь с Тамарой Владимировной.

Как по заказу, начал накрапывать теплый дождь. Не хватало только самолета, который призывно гудел бы моторами в неоглядных небесных просторах. Викины губы были податливы и ласковы. И словно ожили былые времена, вновь на миг она стала прежней восемнадцатилетней девушкой, доверчивой и нежной. Я закрыл глаза и крепко прижал ее к себе.

Через какое-то время Вика оттолкнула меня.

— Я устала и голодна, — сухо сказала она. — Отвези меня куда-нибудь.

Мы поехали ко мне. Я едва узнал свою квартиру: обои были ободраны, люстра валялась на полу, ящики шкафов выдвинуты. Книги, посуда, одежда, обувь — все скомкано, разбито, изрезано, разбросано по комнатам. В центре комнаты высилась груда грязного белья вперемешку с чистым.

Я бродил по разгромленной квартире и испытывал противоречивые чувства. Разумеется, мало приятного в том, что кто-то без спроса навещает твой дом. Дом — это не только стены, двери и мебель, это все-таки какая-никакая крепость и, выражаясь высокопарно, материальное прибежище духа. В то же время я был доволен, что вовремя сообразил арендовать банковскую ячейку, в которую успел перенести все свои богатства, которые до этого хранил на даче и дома. Нельзя прятать сокровища под кроватью: там место ночным горшкам и несгораемым рукописям.

Один вопрос беспокоил меня. Кто эти люди и что они искали? Картину? Миллион? Драгоценности? Ключ?

Вика с задумчивым видом следовала за мной.

— Да… — протянула она, наподдав ногой башмак с оторванным каблуком. — Неплохо кто-то здесь похозяйничал. Брошенная любовница? Суровый у тебя, однако, быт, мой мальчик, очень суровый. Как ты можешь жить в таком бедламе?

Я остановился и воззрился на кучу белья. На самом верху рукотворной горы картинно возлежал белый носок с красной каймой. Тот самый — штопаный. С которого, собственно, и начались мои мытарства.

— Не понимаю, чем тебе здесь не нравится. — Я нагнулся, поднял носок и, убедившись, что он не свеж, помахал им у нее перед носом. — Люблю, знаешь ли, когда все под рукой…

Конечно, я бодрился. На самом деле я чувствовал себя отвратительно. Я никак не мог избавиться от ощущения, что кто-то пробрался мне в душу и наследил там грязными ногами.