Млечный путь

Мне опять вспомнилась треклятая голова с дырой вместо уха. Я решил, что настала пора рассказать Корытникову обо всем. И я рассказал ему обо всем, вернее, почти обо всем: о своей странной дружбе с генералом Фокиным, который знает о нас с Корытниковым слишком много и который по странной прихоти держит это знание при себе. И об ординарце маршала Маше, припомнил и половник, ставший орудием убийства, рассказал и о том, что Маша видела, как я фотографирую картину. Вспомнил баню, грибы, самогон, воющего и царапающегося кота. Вспомнил даже лошадь в яблоках, которую полночи разыскивал пьяный Фокин. Рассказ у меня вышел красочный, хоть сейчас вставляй в роман с продолжением.

— Половником? Значит, мой мучитель наконец-то сыграл в ящик? — заржал Корытников. — А этот твой Фокин… он тебя не разыгрывает? Знаю я этих подвыпивших генералов, никому верить нельзя.

— Полагаю, он говорил правду.

— Да-а… — протянул он. — Я и мечтать не мог. Значит, ты говоришь, половником? Хороша же смерть для полководца! Великий был человек, а пропал как заяц. — Корытников покачал головой. Потом прикрыл дверь в спальню.

— Им это знать не положено.

— Им?! — изумился я. — Сколько же их там?

— Две девочки и два мальчика. Для ровного счета. Люблю четность! Я смотрю, как они пытаются размножаться. Смотрю и наслаждаюсь. И распаляюсь! Довожу себя, так сказать, до белого каления, а потом подключаюсь к играм. Простительная старческая слабость. Мне ведь шестьдесят, — сообщил он мне полушепотом.

Надо бы и мне научиться терпимо относиться не только к своим слабостям, но и к чужим, подумал я. Кто знает, каким я буду, когда мне стукнет столько же. Судить легко. А между тем «не суди», уверял Довлатов, это целая философия. Трудно с ним не согласиться.

— Говорил я тебе, что лишние свидетели — это лишние заботы. — Павел Петрович, состроив скорбную мину, развел руками. — Фокина и эту девицу-ординарца придется… обезвредить, ликвидировать. Они нежелательны и опасны.

— С Фокиным и ординарцем… черт с ними. Но есть еще один свидетель. Вернее, одна. Тамара Владимировна. Моя возлюбленная. Хорошо бы ее удалить из Москвы хотя бы на время.

— Ах, как же ты неосмотрителен! За несколько месяцев наплодить столько свидетелей!

Шаркая шлепанцами, он подошел к книжному шкафу и занял свое излюбленное место у «Гоголей».

— Она что, хороша собой, эта твоя Тамара Владимировна? — наконец спросил он, искоса посматривая на меня.

— Не то слово — красавица!

— Очень жаль, очень жаль. Увы, красивые женщины, как правило, глупы и лживы. И болтливы. Ей необходимо сделать укорот! Тебе этого поручить нельзя, еще дров наломаешь. Придется, — он тяжело вздохнул, — придется мне самому взяться за это дело. Да, — добавил он решительно, — ее просто необходимо умертвить!

— Только не это! — вскричал я.

— Твоя красотка обречена. Обзаведешься новой, свежей любовницей. Тебе это пойдет на пользу. Поверь, ротация всегда взбадривает, придает новые силы… — он зловеще улыбнулся и похлопал себя ладонью по животу.

— Судя по твоим возможностям… — я увидел, как напряглось гладкое лицо Корытникова, — судя по твоим возможностям, тебе по силам обезвредить ее, не прибегая к насилию.

— Не прибегая к насилию… — с издевкой повторил он. — Это всего лишь слова. Тебя надо спасать. Если не принять срочных мер, все закончится катастрофой.

— А можно обойтись без жертв?

— Чем-то, дорогой Илья Ильич, — он покрутил рукой в воздухе, — точнее, кем-то придется пожертвовать. И запомни: что мертвый, что живой — один черт. Мертвый от живого отличается лишь тем, что мертвый умер вчера, а живой умрет завтра.

— Сомнительная максима.

— Это не максима, это аксиома.

— Один черт, мне все это не нравится.

— Большая игра требует больших жертв.

— Тамара Владимировна мне дорога. С ней я не чувствую себя одиноким.

Корытников помотал головой:

— Одиночество продуктивно, оно закаляет душу. По себе знаю.

Конечно, Корытников прав. Но если он ее уберет, кто будет звонить мне по ночам и рыдать в трубку?

— Теперь о деле, — сказал Корытников. — Через несколько дней будут готовы документы, и мы с тобой вылетаем в Стокгольм. Надо прозондировать тот банк… Главное — это узнать, что там припрятал Бублик.

— А что он там мог припрятать?

— Уж, наверно, не стеклянные бусы. Поверь, там серьезный куш. На десять жизней хватит. Учти, ничего не брать, только осмотреть! Пробудем там несколько дней и вернемся…

— А можно не возвращаться?

Корытников искоса посмотрел на меня.

— Можно, но я бы не советовал.

— А почему Стокгольм? Ты же говорил, что банк находится в Швейцарии.

— В Швейцарии находится правление и головной банк. В Лозанне, по уточненным данным, покоятся сокровища главных вкладчиков, до которых наш Бублик, несмотря на все свое баснословное богатство, не дорос: кишка тонка. А в Швеции — филиал, там место для подпольных миллиардеров второго ряда.

Ну что ж, Стокгольм так Стокгольм, подумал я, второй ряд — так второй ряд. Покопаюсь в сундуках подпольного миллиардера. А заодно сведу короткое знакомство с местными банкирами и поинтересуюсь, как они относятся к институту шведской семьи.