Млечный Путь, 2012 № 02 (2)

Однажды утром Мошико не встретил меня у лестницы. Неужели заболел? Нет, вон стоит внизу в своих плавках со звездами… Обиделся за вчерашнюю старушку? Мошико был очень ревнив и, стоило кому-то со мной заговорить, вскакивал и уходил. Я сбежала с лестницы.

— Мошико, доброе утро.

— Мне данэсли, что это майор Кэ-Гэ-Бэ! — Мошико взволнованно дожевывал пирожок. Майор КГБ стоял, заложив руки за голову и подставив солнцу гладко выбритые подмышки. Бретельки купальника были спущены, отчего плечи казались еще более гладкими. Майор щурилась, и на щеках прорисовывались ямочки. Такие же, как на локтях и коленках. Ямочки и округлый животик делали сотрудника Комитета Государственной Безопасности похожим на пупса. Мошико зашел майору с тыла, минуту поглядел на ложбинку, выглядывавшую из чуть спущенных трусиков, потоптался и решился:

— Можна влюбиться с пэрвого взгляда?

Майор все также щурилась на солнце и хранила молчание. Я пришла Мошико на помощь:

— Вы туристка?

— Из Питера, к брату в гости на месяц приехала, — майор поправила пышные белые волосы, — брат здесь живет, женат на еврейке.

Слово «еврейка» гостья чуть выделила голосом. Я почувствовала неприязнь к ямочкам.

— А что, у вас в Питере все такой же антисемитизм?

Майор КГБ пожала гладкими плечиками.

— У нас никогда не было антисемитизма.

— А «Память», — я все больше заводилась, — вы про «Память» никогда не слышали?

— Это что, какой-то ансамбль? Я в музыке не очень, — ответила гостья из Питера. Тут Мошико оттеснил меня от майора и стал рассказывать, как он переплывал Ла-Манш.

Наша с Мошико дружба зачахла. Утром он еще подходил ко мне на несколько минут, но говорил только о своих чувствах:

— Я за эта жэнщина с ума схожу! Вчэра ночью на ней мэчталь, так, навэрное, тысячу малчиков потеряль…

И уходил дарить своей Мечте ракушечную лебединую пару. Но даже томно склоненные друг к другу белоснежные птички не влияли на расположение сотрудника органов безопасности, который не собирался так просто предоставлять члену Еврейского Конгресса свое пухлое, в ямочках тело. Майор хотела ужин в Иерусалиме при свечах.

Мошико звонил мне домой и жаловался:

— Такая жэнщина нэнасытная. Вчера взяль ее на тахана-мэрказит (автовокзал). Мой плэмянник там продает шварму. Десять стоолов, чэтыре картины… Очэнь красиво. Она шварма ест и гаварит: «Вы мэня когда в рэсторан пригласите?» А ты что, в туалете сидишь? Шварма ей нэ рэсторан… Километров сто туда должен я ехать, чтобы она кушать?

В конце концов влюбленные сторговались на ужин в местном ресторане — любом, который выберет дама Мошикиного сердца. Дама обвела взглядом длинную набережную, украшенную цветами и гипсовыми, ухмыляющимися китами. Ни роскошная вывеска «Ресторан Высокой Кухни Баба-Яга», ни гигантская обезьяна у входа в кафе-бар «Горилла» ее не заинтересовали. Дама указала пальчиком на скромное серое здание у кромки воды.

Чутье майора не подвело. «Бора-Бора» считался одним из самых дорогих и качественных ресторанов во всем Израиле. Говорят, в нем часто ужинал сам мэр города — еще до того, как его арестовали за взятки. Что мэр, у бывшего Главы правительства был в Бора-Бора свой столик, правда, тоже до того, как на Главу открыли дело в полиции.

Дама сердца уехала на три дня в Эйлат. Мошико начал подготовку: украл из «Бора-Бора» роскошную картонную карту-меню. И пришел ко мне совсем убитый.

— Я цэны взяль. За что люди дэньги плотят? Ни мясное, ни рыбное, адин салат — сто пятьдесят шекелей. Вы знаете что: визьде стараются, как содрать у чэловека больше!

Мне стало жалко неудачливого Ромео.

— А может, фиг с ним? Все-таки вам семьдесят, ей, наверное, сорок пять…

Никогда я еще не видела своего друга таким рассерженным.

— Как это у вас гаварят по-русски? Не пи!

Но тут же сменил гнев на милость:

— Вы душа-чэловек, вы поймете. Поставьте за мэня восемьсот шекелей.

Я вспомнила Ефима.

— На майора не дам, — сказала твердо, — одалживайте у родственников. У вас же много родственников: дядя… племянник дяди…

— Э-э, нэ дадут, — вздохнул Мошико, — сэстра бы дала…

Я удивилась: Мошико никогда не упоминал, что у него есть сестра.

— Била, — обычно словоохотливый собеседник замолчал, но потом все-таки добавил: — они к ней пришли, гаварят, твой сын в Ливаноне сгорель, в танк сгорель… Они же нэ знали, что грузинам так нельзя. Сначала уколь надо было… А она так спокойно младшему: «Принеси воды». И с балкона.

Я, чтобы отвлечь Мошико, сказала:

— Инструкции к камере принесли? Помните, вы просили с меню разобраться?

— Нэ дадите восемьсот шекелей? — мрачно переспросил Мошико, — Нэ надо мэню. Уже адин мэню есть.

И ушел, хромая. Почему-то он, когда нервничал, хромал. Говорил, колено болит.

Все оставшиеся до приезда любимой дни, Мошико, словно полководец перед боем, вычерчивал на песке какие-то комбинации, бормоча, словно заклинание:

— …филе лосося с листьями монгольд — 320 шекелей, грудка «молард» в пэрсиковом соусу — 410, пэчэнь от шеф-повара… ребрышки молочный тэленков — триста грамм — 380…Савиньон Блан… Баркан Шардонэ…