Млечный путь

— Так вот, этот самый Вертипорох… — маршал запрокинул голову, сделал глоток и крякнул. — Поразительных способностей был человек! Многое умел. А уж по женской части!.. Как освободит какую-нибудь деревню от фрицев, всех баб, кто не успел в лес удрать, велит тащить к себе в избу. Как набьется их там человек десять, приказывает печь топить. Раскочегарят ее докрасна, печь гудит, как домна. Жара зверская! Все поневоле и раздеваются. Он сам разденется до пупа, налижется самогону и велит нести аккордеон. Хулиган был, скажу я вам, каких поискать! Но никого не трогал. Сами шли… Он играет и поет, поет и играет! Играл как дьявол! А как пел! Играет, поет протяжные хохлацкие песни и плачет. Через пять минут плачет вся изба. А под утро у него настроение поднималось, он воспламенялся и начитал горланить боевые марши.

Маршал закрыл глаза, набрал воздуха в легкие и грянул с такой силой, что под нами заходили стулья:

Нас в грозный бой послал товарищ Сталин,

И Ворошилов в бой нас поведет…

— И опять все плакали! А Вертипорох дальше поет, никак не угомонится. Поет и меха растягивает. Растягивает и растягивает! Верите ли, восемнадцать трофейных аккордеонов «Вельтмайстер» в клочья разодрал! Вот какая в нем сидела сатанинская сила! Не человек — скала! Потом его всей деревней провожали, как героя! Чего только не рассказывали об этом Вертипорохе. Вы не поверите, пулю на лету зубами ловил! Всех удивлял! Сам командарм Павел Семенович Рыбалко однажды к нему припожаловал. И этот Вертипорох, чтобы, значит, не ударить в грязь лицом и показать свое молодечество, при командарме пальцами открутил ржавый шестигранный болт на танковой броне, который можно открутить только двухметровым рычажным ключом. Да что болт! Он на спор медные копейки рвал! Не верите? Возьмет монетку, зажмет ее пальцами, напряжется, сосредоточится, шею раздует да ка-ак рванет, и на две половинки! Да что говорить, нет сейчас таких богатырей! Перевелись! Если бы не они, не победили бы мы страшного врага!

Под конец маршал пригрозил Бутыльской, что вычеркнет ее из числа наследников, если та не вставит историю о героическом Вертипорохе во второй том его воспоминаний. Смотреть на маршала сбежались сотрудники других редакций. Словом, старикан потешил всех на славу, да и сам повеселился от души. Он всем страшно понравился.

Мы с Петькой пошли его провожать. Внизу, у машины, прощаясь, маршал, быстро взглянув на меня, сказал:

— У вас здоровый смех, юноша. Умеете ценить окопный юмор. Вы кем здесь изволите служить? Курьером?

Краем глаза я увидел, как Петька ухмыльнулся.

Пришлось сознаться, что я «в некотором роде руковожу редакцией».

— Вот как? Значит, вы здесь самый главный?

— Можно сказать и так.

— В таком случае… — он взял меня под руку и отвел в сторону. — В таком случае я попрошу вас об одолжении. Видите ли, эта Бутыльская… Я ведь много лет ее знаю. Эрочка была женой моего покойного фронтового друга. Она, конечно, прекрасный человек. Но уж больно медлительна. Как ни хорохорься — возраст. Короче, имеется ли возможность привлечь к работе со мной кого-нибудь пооборотистей? Вы бы лично не согласились? Не бесплатно, разумеется. Средства у меня имеются.

— Мне нужно подумать…

— Соглашайтесь. Не пожалеете.

— Мне нужно подумать, — повторил я.

Когда мы поднимались в редакцию, Петька попросил «отдать» ему маршала.

— Это мой шанс. Может, последний.

Я ответил уклончиво:

— Посмотрим, — я уже решил, что маршала ни за какие коврижки не отдам.

Едва я вошел в комнату, как Бутыльская протянула мне трубку.

— На проводе этот сукин сын Леон Дергачевский! — прокричала она так, чтобы было слышно на другом конце провода.

Я с укоризной посмотрел на нее.

— Илья Ильич, вы должны мне помочь, — услышал я заискивающий голос Леона.

— Что с вами?

— Я тяжко болен.

— Все понятно: нажрались, — сказал я, постаравшись вложить в интонацию как можно больше грубой безжалостности.

— Вы, как всегда, правы, — вздохнул он. — Я согласен на любые условия.

— На любые?

— А готов на все.

Сильно же ты поиздержался, каналья, подумал я, если тебе не хватает денег даже на опохмел!

Через четверть часа он приехал. На такси. Расплачиваться пришлось мне.

Я провел Дергачевского в бывший кабинет Пищика. Он шел на негнущихся ногах и стыдливо покашливал в кулак.

Маляров уже не было: поработав два часа, они величественно удалились, их тут же сменила Христина. Она созидала, как художник-информалист: напевая, размазала грязь по всей комнате. Оставив после себя густой запах чеснока, Христина удалилась столь же величественно.

Я посмотрел на Дергачевского. Вид у него был жалкий. И мы сразу пришли к взаимоприемлемому решению.