Младший сын

…И все-таки он не удержался. Вспомнил Феодору, ее последний, предсмертный взгляд и упрек – когда гулял весь терем, когда на Городце, по улицам, были расставлены бочки с пивом для любого смерда, когда бояре славили князя и гремел хор, когда в укромном покое он наконец поднял на руки снявшую уже с него сапоги молодую жену, чтобы швырнуть на постель… Он вспомнил все: старого Жеребца, что бил утром горшки о стену изложницы, и их ту, далекую, нелепую, первую ночь, и, скрипнув зубами, уронив Василису на постель, чуть не ушел, чуть не выбежал вон из покоя, и опомнился только, когда Васса тревожно спросила: что с ним? К счастью, свеча была потушена, и девушка не видала Андреева лица…

Свадьбу в Твери справляли всем городом. С приданым за молодою женой Михаил возвращал и те села, что были отобраны у него во время похода под Кашин Дмитрием Борисовичем.

Молодая понравилась тверичам: «Высоконька и красовита, князю нашему под стать!» – толковали на посаде, возвращаясь с княжого двора, где поили и кормили горожан. От собора до терема после венца молодых вели по расстеленным алым сукнам, и горожане теснились по сторонам, заглядывая в алеющее, с потемневшими, влажно-блестящими глазами, лицо молодой. Строгая свекровь, встретив их в тереме, обняла и расцеловала Анну ото всей души. После ужаса прошлой зимы и томительного ожидания сына Ксения Юрьевна теперь больше всего хотела дождаться и увидеть внуков. И о том же были величальные песни разряженных женок-песельниц:

…Роди сына сокола, сокола,
Белым лицем, друг, в меня, друг, в меня,
Походочкой во тебя, во тебя.
За услугу за твою, за твою
Золотой венец солью, друг, солью,
Алой лентой первяжу, первяжу.

И Анна поводила головой в жемчугах, в золотом свадебном венце, взглядывала на матово-бледное, стремительное лицо мужа, его гордый, надменный рот и эти, вразлет, темно-огненные очи, и каждый раз томительно-сладко падало сердце. Не во сне, не в сказке ли узреть такого жениха!

И еще тот был почет, что московский князь, Данил Лексаныч, брат великого князя Андрея, мужа сестры, прискакал к ним на свадьбу. И сидел за столом, пил, шутил и смеялся, дары дарил и ее поздравлял, а к Василисе не поехал, вот! Ей не думалось пока, какие там дела-нелюбия у братьев Александровичей, слишком это было сложно и далеко, да и не до того было тут, когда чужой терем, и пир, и первая брачная ночь…

Они стоят у аналоя в княжеской крестовой палате, и Михаил медленно открывает тяжелый переплет дорогого «Амартола», самолично заказанного и переписанного для них недавно в Киеве, с блещущими золотом и многоцветью изображениями. На первом, заглавном листе, по сторонам, написаны в рост князь и княгиня, это заказчики книги, он сам и вдовствующая великая княгиня, Ксения. «Я и матушка!» – значительно поясняет Михаил, и Анна вглядывается в лики предстоящих, читает подписи, взглядывает, алея, на Михаила и снова смотрит на блещущий киноварью и золотом лист. А он стоит, приобняв Анну и, тоже любуясь, смотрит на развернутую рукопись всемирной истории, которую ему, Михаилу, предстоит продолжить, вписав туда и свои грядущие деяния… И вписать не пером, то сделают другие, а мечом и мудростью, как писали великие киевские князья, о которых сейчас правнуки слагают легенды. И Анна ощущает ласковое тепло от сильного стройного тела молодого мужа, мягкую тяжесть его руки на своем плече, и ей сейчас и сладко и хорошо с ним.