Младенца на трон!

Василий наконец пришел в себя, рванулся к лавке, схватил Пьера на руки и бросился вон из комнаты. И вовремя: едва он достиг низенькой притолоки, как зеленоватое свечение превратилось в огонь, буквы вспыхнули бело-зеленым пламенем, и толпа разом ахнула. Пошел едкий, удушливый дым, все закричали, закашляли, а Василий, закрыв Пьеру лицо огромной ладонью, завопил:

— Ставень сымите, оконце откройте!

И бросился в сени. Там, отдышавшись, он расстегнул кафтан и укрыл им мальчика. Холопы, выбегавшие из комнаты, метались рядом с ними, все еще кашляя и заполошно отдавая друг другу приказы:

— Дверь, дверь замкните!

— Воды сюда!

— Ванька, беги в храм за хозяином!

Перепуганная Агафья наконец вспомнила о Пьере. Дернув Василия за рукав, она прокричала:

— Как малец? Жив?

— Чего орешь, он и так напужался, — отмахнулся тот и наклонился к мальчику: — Все хорошо, не бойсь, милок. Мы с тобой тута маленько посидим, покамест хозяин не вертается.

Между тем весть о происшествии в доме Шереметева быстро распространялась, и вот уже из соседних дворов стали прибегать люди с расспросами. Им рассказывали о чуде, как водится, преувеличивая и привирая, и вскоре оказалось, что сам мальчик, посланец Господень, выбрасывал в воздух таинственные знаки, а потом движением руки их сжигал. На Пьера, сидевшего на коленях у Василия, косились с опаской и благоговением.

— Здорово, чадо! — раздалось над ними.

Пьер поднял голову и увидел Филимона, того самого монаха, что качал его на руках в Успенском соборе. Он улыбнулся и потянулся к нему.

— Гляди-ка, признал, — обрадовался чернец и потряс ребенка за пальчик.

— Ты кто? — требовательно спросил Василий, отстраняясь и пряча малыша за спину.

— Дык это… писарь из Чудова, Филимошка. Мальчонку-то твово я нашел при алтаре.

— А здесь чего тебе надобно?

— Архимандрит прислал. Сведай, грит, что там за буквицы таинственные сверкали. Велено их записать и прочесть Владыке.

Василий усмехнулся.

— Как чего было — я обскажу. Своими очами видел диво неизглаголанное. А вот что там начертано, не ведаю, безграмотный, уж не обессудь.

— Дак пойдем поглядим, — предложил Филимон.

— Эва, поглядим, — засмеялся Васька. — Буквицы-то сгорели, а дымина-то такой пошел, что не продохнуть. Теперь вот, вишь, сидим тута, вертаться боязно.

— Как так — сгорели? Ну-ка, давай, сказывай по порядку.

Василий откашлялся, приосанился и выдал историю в красках и со всеми подробностями. Филимон слушал, дивясь и недоверчиво усмехаясь.

— Что ты хмыкаешь? — рассердился Василий, и веснушки на его лице вспыхнули. — Сказываю, все так и было, вот те крест.

— И прям ярким пламенем буквицы горели?

— Истину Васька глаголет, — кивнула стоявшая неподалеку Агафья. — Ни в чем не слукавил.

Филимон, переведя взгляд с нее на стражника, решительно кивнул в сторону двери:

— Пойдем-ка глянем.

— Куды? Ступай один, я с дитяти глаз не спущу. А с ним идти несподручно, а ну как беда какая учинится.

— Давай подержу покамест, — Агафья с опаской протянула руки.

Поколебавшись, Василий передал ей ребенка, на всякий случай погрозил пальцем — стереги, мол! — и пошел с Филимоном в комнату Пьера. За ними, переглядываясь и пожимая плечами, потянулись боярские холопы.

Филимон зашел первым, отворив тяжелую дверь. Через распахнутое оконце комнату наполнял морозный московский воздух. Монах огляделся — неплохо мальца пристроили — и повел плечами:

— Брр, студено…

И вдруг замер: в полутора аршинах выше лавки, служившей ребенку постелью, на крашеной стене копотью чернели буквы.

— Царь, — прошептал Филимон.

— Чаво? — переспросил кто-то из челяди, уже набившейся под низенькой притолокой.

— Царь, — заворожено повторил монах и обернулся к Василию:- Эти буквицы пламенем горели? Помнишь ты их?

— Вроде эти, — неуверенно кивнул страж, и народ зашумел, подтверждая.

— Да они это, они. Что начертано-то?

— Сказываю ж, "царь"! — рявкнул Филимон, но холопы по-прежнему вопросительно смотрели на него.

— Что, вот прям "царь"? Вот прям точно так?

— Чего тут у вас? — сквозь толпу, тряся бородой, протиснулся Шереметев, встал посреди комнаты, глянул на стену и потрясенно выдохнул: — Царь…

Домашние зашумели, заахали и принялись креститься. Послышался разноголосый шепот:

— Господь Вседержитель!

— Знак дала нам Царица небесная.

— Видано ли дело…

— Прямо ж над ним!

— Что там? Что? — верещала Агафья, пытаясь с Пьером на руках протиснуться в комнату.

Ее пропустили, и она в оцепенении уставилась на стену. Потом, словно о чем-то вспомнив, повернулась к Шереметеву:

— Батюшка Федор Иваныч, не моя вина, вот те крест!

Боярин несколько секунд непонимающе смотрел на нее, а потом вдруг расхохотался. Его пухлые щеки колыхались, из открытого рта смотрели подгнившие зубы. Насмеявшись вдоволь, он принял грозный вид, обвел толпу тяжелым взглядом и гневно спросил:

— Кто это учинил?!

Холопы, вобрав головы в плечи, молча косились друг на друга. Потом один из них, самый смелый, сделал полшага вперед:

— Не серчай, батюшка, лучше послухай, как дело было, — и рассказал Шереметеву о случившемся чуде.