Младенец на экспорт

— Наверное, уже летит над Атлантическим океаном, — услышал я вздох бедного Евгения. — Как ему повезло. И с дедом тоже.

— А твои где родители? — поинтересовался я.

— На Камчатке.

— Шутка?

— На путине. Ловят рыбу, крабов.

— Крабов? — переспросил я.

— Ага. У меня папа из тех мест. Вот они с весны и до осени…

— Крабы — к’абы, — поднялся я с табурета. — Как бы нам с Никитушкой храпануть часик-другой, но в разных комнатах? Чтобы не лягать друг друга.

— Да я того… как покойник, — обиделся лейтенант Стручков.

Однако мои пожелания были учтены; попросив Полину поднять нас в восьмом часу, я рухнул на диванчик в махонькой комнатке, видимо, когда-то детской. В ней было тихо и покойно, как в американском, ореховом, удобном, говорят, гробу. Я закрыл глаза с мыслью о том, что человек при рождении выходит из темноты и уходит после жизни в темноту. Спрашивается, на хрена столько страданий, мучений, душевных надрывов, боли, ненависти, крови?.. Какую такую великую, колдовскую миссию выполняем мы, чтобы из полнокровного, сочного, смеющегося бутуза превратиться в тлен, прах, в трупную жижу?..

На этой оптимистической ноте я уплыл в мрачное небытие. И плавал в нем, как картофельный плод в барабанном животе матери-первоосновы. Без всяких фантазий и впечатлений.

Пробуждение мое было ужасно — за светлым квадратным окном… стреляли. Начался штурм школы? И без меня? Вырывая «стечкина» из кобуры, я прижался к стене — и к окну.

Мать моя родина! С брызгами шампанского. Я увидел маленький лесочек. И над ним яркий, ослепительный блат шарик[43]. А внизу увидел двоих ушлых солдатиков в бушлатиках цвета шпал. И эти стройбатовцы, сбросив в ямку шиферные плиты, принялись на них прыгать. Зачем? Почему? А просто так. Может быть, от радости жизни? И чистого майского утра? Естественно, хрупкий шифер хрустел под сапожищами… Трац-трац-трататац!

Чертыхаясь, я выбрался в коридор и обнаружил на стене ходики… милые такие ходики, изображающие избушку на курьих ножках. Стрелки на этой избушке доказывали, что уже одиннадцатый час. Я оторопел, если не сказать больше, задумался о смысле жизни. И моей Роли в ней.

Мирный храпок Никитина в гостиной вывел меня из глубокой тоски. Радовало, что не я один такой малахольный обалдуй… Двое — это уже коллектив.

Затем я услышал странные звуки из кухоньки, там что-то шкварчало. Неужели бедный Евгений еще и нетрадиционный мазохист, решивший на себе испытать действия раскаленного утюжка?

Нет, юноша осторожно чистил картошку, а возле газовой плиты хозяйничала Полина. В фартуке с бордовыми розами. На сковороде корежились, повизгивая, куски свежего мяса. На столе млела баночка с огурчиками. Я проглотил голодную слюну и задал вполне уместный, на мой взгляд, вопрос:

— Поля, который час?

— Там ходики, посмотри…

— Я же просил, — укоризненно проговорил. — Надо ведь идти к этой… Оленьке…

— А зачем?

— Как это зачем? — прохрипел я, чувствуя себя нехорошо от пряного, наверное, запаха, волнами наплывающего от сковороды. — Что происходит вообще?

— Мы уже были. У Оленьки, — ответила Полина. — Все здесь, — и кивнула на подоконник. Чмокнула меня в щеку. — Я тебя будила. Ты спал как убитый… И мы с Евгением решили сами… Да, Евгений?

— Да, — улыбнулся тот. — Оленька нам обрадовалась.

Я млел, как банка огурцов на столе. Такого не может быть. Потому что не может этого быть. Никогда. Два человечка носили в хозяйственной сумке совершенно секретные, сверхскандальные документы, за которые готовы удавиться сразу все находящиеся на политическом Олимпе.

— И на рынок вы ходили? — тянул я руку к обыкновенной полиэтиленовой сумке, не веря до конца в реальное существование в ней документов. — После Оленьки, да?

— Да, а что? — оглянулась Полина. — Что-то не так?

— Огурчиков вот купили, картошки, — сказал Евгений.

— Нет, ничего, огурчики — это хорошо, — улыбался я, как кретин, которому подарили любимую игрушку. — Спасибо, ребята… Там, кажется, видео?..

— Там две машинки, моя и папы, — крикнули мне в спину. — Вы умеете обращаться?

Полина ответила за меня, мол, сам убедился, как они обращаются с техникой. А я, покачиваясь от разнообразных чувств-с, ввалился в гостиную.

— Никитин! — гаркнул я. — Все на свете продрых, е’! Вместе со мной… Нам бы грибы шкрябать на асфальте… Или свиней пасти в помидорах!..

Мой товарищ свалился с узенькой тахты и недоумевал на паркете:

— Какие помидоры? Какие свиньи?.. Ты чего, Алекс? Белены объелся?

— Грибочков, Никигушка, — просматривал я списки тайных агентов. — Да, мухоморы и поганки нашей политической действительности.

— Чего это?

— То, за чем мы… Ай да банкир херов, и он тут, птичий выродок. М-да, голубые небеса…

— Нашли список, что ли? — зевнул Никитин. — Ну, и чего там?

— Список пятой колонны. От «А» до «Я». В алфавитном порядке. Прав Орешко, вся королевская рать. Вот гниды, и они еще что-то народцу вещают, чносы… Зачитать?

— А зачем? — снова зевнул мой боевой друг. — Мне это не надо. Все одно знаю, если с мандатом, то последняя манда. Все они там говноеды.