Младенец Фрей

- Я не смогу оставить вас здесь для наблюдений за Л., - пояснил М.И. Лечащий врач Осипов, которого сегодня, к счастью, нет, весьма ревниво относится к конкурентам - куда проще выписать профессора из Берлина, чем московского приват-доцента. Они на вас накинутся, как стая гарпий. И вы кончите молодую жизнь в подвалах ЧК.

М.И. полагал, что шутит или почти шутит. Он не подозревал, насколько скоро я пойду по предсказанному им пути.

- Не знаю, - сказал я, - интересно ли мне оставаться рядом с Л. Я его побаиваюсь. Он ведь гений.

- Опять вы за свое! - М.И. рассердился на меня. - Он просто пациент, который просыпается утром и через минуту сладкого неведения, в ужасе вспоминает о том, что он парализован, обречен... Какая буря бушует в его душе, каков конфликт между душой и бессильным телом! Он посылал людей на смерть, а теперь ждет свою...

К нам подошел невысокий, стройный - из родни - Дмитрий Ильич, который был взволнован и потому, игнорируя меня, увлек М.И., которому очевидно доверял, в сторону. Они принялись негромко беседовать.

Вскоре после того, как они закончили беседу, за нами прислали автомобиль, и, провожаемые добрыми напутствиями Ульяновых, мы покинули Горки. Тогда, вполголоса, чтобы не услышал шофер, М.И. поведал мне историю с запланированным самоубийством Л.

Оказывается, Л. удалось привлечь на свою сторону брата, а также переведенного с помощью Дмитрия Ильича из Крыма старого большевика Преображенского. Сделано это было затем, чтобы окружить Л. своими людьми, уменьшив влияние агентов Сталина, который не хотел смерти Л., так как от его имени укреплял свои позиции в партии. В то же время Сталин желал контролировать каждый вздох Л. и его родни, потому что во всех видел врагов и заговорщиков. Ему нужен был еле живой, безгласный и потому послушный Л.

Оказывается, предыдущую ночь Л. провел во флигеле, где жил Преображенский. Там до трех часов утра Л. спорил с Дмитрием и Преображенским. Спорил знаками, хрипом, неверными движениями левой руки, отказывался спать и есть до тех пор, пока те не сдались. Было решено, что в тот день, когда М.И. установит, что наступил последний приступ, Л. подаст условный знак - сложит указательный и средний пальцы левой руки. И тогда Преображенский принесет спрятанный у него во флигеле яд, а Дмитрий Ильич даст его брату.

Мне было трудно поверить в полную серьезность этого заговора. В нем было что-то от романтической литературы. Но М.И. был совершенно серьезен и его лишь беспокоила этическая сторона дела. Признавая право каждого человека прекратить свою жизнь, он не желал быть участником такого убийства.

Я спросил тогда М.И., сколько же еще протянет его пациент. М.И. ответил, что, по общему убеждению всех врачей, жить Л. осталось две-три недели.

- Несмотря на то, что ему сейчас лучше?

- Это не играет роли. Это коварная шутка болезни, как шутка палача, который придерживает ноги повешенного, чтобы тот подольше мучился. Но палачу скоро надоест, он отступит в сторону, и труп медленно завертится на веревке.

Оставшийся путь мы проделали в молчании. Оба были заняты своими невеселыми мыслями.

Когда мы уже въезжали в Москву, М.И. вдруг сказал:

- Но я бы не стал полностью доверяться диагнозу. Пациент меня не раз удивлял и удивит в будущем.

- Значит, вы все же признаете господство духа над плотью?

- Не в случае с прогрессивным параличом, - грустно улыбнулся М.И., просто палач Л. оказался великим шутником.

В тот момент я не предполагал, что еще увижу Л. живым и даже буду участником загадочных событий, сопровождавших его кончину.

Мог ли я предположить, что в темнеющем сознании Л. отпечатается мой образ и каким-то образом Л. свяжет мое присутствие с собственной борьбой. Я в то время слишком прямо понял замысел Л., слишком доверился его решимости покончить с собой, не понимая еще, что даже этот акт был рожден его могучим инстинктом самосохранения.

Прошло около полугода, прежде чем М.И. вновь предложил мне сопровождать его в Горки. За месяцы, прошедшие с последней нашей поездки, положение вождя революции ухудшалось и - улучшалось с общей тенденцией к ухудшению.

Мы приехали под Рождество, стоял сильный мороз, нас везли в санях, под пологом.

Мы достигли дома Л. в синих морозных скрипучих сумерках. Сыпал редкий сухой снежок. В гостиной стояла елка, и Дмитрий Ильич с сестрой Марией украшали ее - Дмитрий Ильич стоял, прижав к груди картонную коробку с шариками и другими дореволюционными игрушками, а Мария Ильинична, стоя на высоком стуле, вешала шарики на ветки.

Навстречу нам вышла Н.К. и незнакомая мне дама с длинным скучным лицом.

К столу, на котором стоял большой самовар, подкатили и кресло с Л. За полгода он ссохся и пожелтел, вернее, потемнел - даже волосы на висках и бородка потемнели, словно прокуренные. Голова его покачивалась и дрожала на похудевшей шее, и ему стоило труда, взяв себя в руки, держать ее вертикально.

Но нас признал, и из невнятных звуков, которые он издавал и в которых разбирались лишь близкие, складывалось мое имя и имя М.И.