Мизерере

Механик Режис Мазуайе своими словами сказал ему то же самое.

— А есть физиологическое объяснение этого феномена?

— Разумеется. В пубертатном возрасте вырабатывается все больше мужского гормона — тестостерона. Удлиняются голосовые связки, увеличивается гортань. По законам акустики, длинные связки вибрируют не так быстро и издают более низкие звуки. Представь себе скрипку, которая превращается в виолончель. — На его губах мелькнула улыбка. — В каком-то смысле именно появление желания срывает голос. То есть пол превращает ангела в обычного человека.

Волокину вспомнился Режис Мазуайе, механик в фетровых перчатках. Ангел, спустившийся на землю. Мужчина, не сказавший ему всей правды…

Жансон продолжал:

— Проще говоря, в голосе отражается наша плоть. И наша душа. Он как сосуд, понимаешь? Вот почему он всегда в центре психоанализа. Работа психоаналитика состоит в том, чтобы выявить старые подавленные травмы, но одного осознания недостаточно. Чтобы облегчить душу, травму надо «выговорить». Голос вызывает катарсис, Седрик. Он — «великий проводник», как говорят буддисты. Осознать. Выговорить. Вот единственный… путь к освобождению. Тебе, мой мальчик, следовало бы его пройти.

— Об этом мы уже говорили.

Жансон выдохнул клуб дыма, достойный паровой вагонетки:

— Это я говорил. А ты ничего не сказал.

— Профессор, — улыбнулся Волокин, — у меня столько всего на душе, что, если я дам себе волю, меня вывернет наизнанку…

— Абсолютный катарсис.

— Или мгновенная смерть.

— Значит, не рискнешь?

— Не сейчас.

— Если травмы подавляются, это неизбежно приводит к депрессии. Человеческая душа ведет себя в точности как тело. Если чужеродный элемент не удается отторгнуть природными защитными механизмами, он обязательно вызовет гниение. Гангрену…

— Значит, дождусь ампутации.

— Я говорю о твоей психике. От нее нельзя избавиться.

— Вернемся к нашим хорам. Вы ими занимались?

— Время от времени. Даже написал несколько книг.

— Читабельных?

— Не очень. Но я исследовал эту тему. Встречался с регентами. Бывал на концертах, репетициях… Меня интересовало соотношение между голосом и верой. Когда-то христиане признавали только вокальную музыку. Человеческий голос — лучший инструмент для связи с Всевышним. Само слово «религия» происходит от латинского «religarе», что означает «связывать». Голос — это сердце литургии.

Волокину вдруг пришло в голову, что Жансон знал Вильгельма Гетца. Он задал вопрос наудачу. Старый психотерапевт ответил:

— Да, я был с ним знаком. Очень милый человек. — Он с шумом выдохнул струю дыма. В кабинете уже нечем было дышать. — Но, по-моему, слабовольный.

Совпадение укрепило убежденность Волокина в том, что всегда лучше доверять своему чутью. Он нахмурился, чтобы казаться старше, и произнес:

— Вильгельма Гетца недавно убили, и я занимаюсь расследованием.

Врач помолчал. Он был едва виден за голубоватой завесой дыма. Наконец он спросил чуть хрипловатым от курения голосом:

— Причина в его ориентации?

— Сперва и я так думал. Но теперь склоняюсь к мысли, что это как-то связано с его работой регента. Запутанное дело, в котором смешались религия, возмездие и человеческий голос.

— Тебе известно, что он написал книгу?

— Нет.

Жансон поднялся и направился к библиотеке. Со спины он был похож на древний серый пень от разбитого молнией дерева, который все еще дымится. Волокин ликовал. Расследование зашло в тупик, и, чтобы выбраться из него, он сделал крюк, а в результате попал в десятку.

Психиатр положил на стол серую книжечку из тех, в которых приходится самому разрезать страницы. Волокин схватил ее и подумал, что плохо обыскал квартиру Гетца. У того наверняка было много экземпляров.

Черные буквы названия гласили:

РИЧЕРКАР

СКРЫТЫЙ СМЫСЛ ОДНОГО ПРИНОШЕНИЯ

— Эта книга посвящена «Музыкальному приношению» Иоганна Себастьяна Баха, слышал о таком?

— Да. Не забывайте, я был пианистом.

— А еще чемпионом по тайскому боксу. Вот что мне в тебе нравится, Седрик. Ты подавал такие надежды.

— Боюсь, я их не оправдал.

— Напротив. У тебя был выбор, и ты принял решение. Предпочел стать полицейским. В этом смысл твоей жизни. Дай я себе волю, я бы, как старый психиатр, даже сказал, что призвание само тебя выбрало…

Волокин рассматривал шероховатую обложку.

— Вы ее прочли?

— Ну конечно. Ты не видел? Там есть дарственная надпись…

Русский пролистал первые страницы. Нервным почерком с сильным наклоном Гетц написал:

Моему дорогому Бернару-Мари,

которому, как никому другому, известно,

что за каждым словом кроется приношение,

а за каждым приношением — скрытый смысл.

От его друга Вильгельма Гетца.

— Ты знаешь историю «Приношения»?

Волокин перелистал разрезанные страницы. Кусочки бумаги все еще липли к пальцам.

— Я не совсем уверен. Что-то насчет короля Пруссии?