Мизерере

Прикрыв голову курткой, они добежали до «вольво». Ливень не прекращался. Забравшись в машину, русский предложил:

— Тут рядом, в начале улицы Бюффона, есть «Макдак».

— Твои «Макдаки» у меня уже поперек горла встали.

— Ой-ой-ой, какие мы сердитые…

— А чему радоваться? Мы по уши в дерьме. И чем дальше, тем глубже.

Волокин промолчал. Касдан взглянул на него: сумасброд, с чьих волос струилась вода, улыбался ему. Он дружески подсмеивался над ним.

— Если ты еще что-то знаешь — самое время сказать об этом.

— Как по-вашему, «христово дерево» вяжется со всем остальным?

— А то.

— Та женщина права. Это дерево — дерево страдания. Но такого страдания, которое ведет к искуплению. Христос пришел «стереть» людские грехи. Взять их на себя, чтобы они были прощены. Это как превращение: Иисус взял в руки земные грехи… — Волокин сомкнул ладони. — А потом, так сказать, выпустил их в небо. — Русский разжал ладони. — И это дерево — напоминание о том, что он сделал. Наши убийцы чисты. Они страдают за грехи тех, кого убивают. И поэтому причиняют им страдания. Чтобы тем вернее спасти их души.

Касдан, сидя за рулем, проверил сообщения на мобильнике.

— Вот что я чувствую, Касдан. Это дерево чисто, как карающая длань. Гетц, Насер, отец Оливье понесли наказание во искупление грехов. А поразившие их руки принадлежат истинным ангелам. Воплощенной чистоте. Тем…

— У меня сообщение от Верну.

Касдан включил громкую связь и набрал номер.

— Алло?

В салоне раздался голос Верну, неразборчивый из-за шума дождя.

— Это Касдан. Я с Волокиным. Есть новости?

— Я официально отстранен. Дело передают в уголовку.

— Кому?

— Начальнику группы по фамилии Маршелье.

— Знаю такого.

— Этот козел сумеет договориться с контрразведкой.

Касдан попытался изобразить сочувствие:

— Мне очень жаль.

— Ваши соболезнования мне ни к чему. У меня есть кое-что жареное. Вернулся атташе чилийского посольства. Его зовут Симон Веласко. Я только что говорил с ним. Он долго смеялся, когда узнал, что мы расследуем убийство политического беженца, жертвы диктатуры Пиночета.

— Почему?

— Если ему верить, Вильгельм Гетц сроду не подвергался преследованиям хунты. Совсем наоборот: он был по ту сторону баррикад.

— ЧТО?

— Что слышали. Гетц укрылся во Франции, потому что в конце восьмидесятых для палачей ветер переменился. Начались допросы свидетелей. Жалобы семей пострадавших, не только из Чили, но и из других стран. Я так и знал, Касдан, что ключ к разгадке — это политический след.

— Где мне найти этого парня?

— У него дома. Он только что вернулся из поездки.

Верну продиктовал координаты Симона Веласко в Рей-Мальмезон.

— Действуйте, — заключил он. — У вас пара часов форы. Я ничего не сказал Маршелье.

— С чего ты такой добрый?

— Сам не знаю. Из солидарности отодвинутых в сторону. Удачи.

Касдан помолчал. Тишину нарушали лишь дождевые струи, хлеставшие, царапавшие, встряхивавшие машину. Кое-что теперь стало для него очевидным. Все, что ему с самого начала было известно о Гетце, исходило от самого Гетца. Паутина лжи, которую он даже не пытался проверить. Вот вам и хваленое чутье легавого.

Через пару секунд он спросил:

— Кто будет говорить?

— Давайте вы. После речи о терновом венце у меня во рту пересохло.

— У нас две правды. Первая: теперь нам известно, в чем вина Гетца. Если в Чили он был палачом, значит, вины на нем предостаточно. Вторая: решись Гетц дать показания против своих бывших соратников, его свидетельства были бы очень важны. До сих пор я не понимал, что такое он узнал, когда его с завязанными глазами пытали в подвале. Но раз он был в команде негодяев, это все меняет. Нет никого опаснее раскаявшегося. Нашлось бы немало желающих заставить его молчать…

— Два мотива — чересчур, Касдан.

— Согласен. Но я полагаю, что в душе мы оба склоняемся к одному.

Напарники замолчали. Отныне они разделяли одну истину. В Париже пробил час возмездия. И взвалили на себя эту работенку ангелы с чистыми руками.

II Палачи

33

— Надеюсь, вы на меня не в обиде, но меня очень насмешило ваше предположение, что Вильгельм Гетц был жертвой чилийской диктатуры.

Касдан и Волокин переглянулись. Им было не до смеха.

— Мы не специалисты, — возразил армянин.

— Достаточно посмотреть на даты, — сказал Веласко. — Гетц покинул Чили в восемьдесят седьмом. Политические беженцы, я имею в виду тех, у кого были причины опасаться Пиночета, уехали в семьдесят третьем, сразу после переворота.

— Нам сообщили, что, когда Гетц уезжал, у него были проблемы с чилийским правосудием. Как это возможно, если он был на стороне властей?