Мю Цефея. Игры и Имена

В дороге я рассуждал, как лучше, острее и правильнее обрисовать ситуацию. Пытался предугадать ответы Поганкина: от добродушного удивления до высокомерного безразличия. По правде сказать, я сильно волновался, как и положено человеку, который не верит в удачу своей же затеи. Чистая и чувственная речь в голове почему-то не складывалась. Я представлял, как таращусь на Поганкина ужасные две минуты, а потом молча разворачиваюсь и ухожу. Такой вот беспонтовый пирожок с пустотой.

Однако все вышло иначе. Дверь мне открыл долговязый мужичок с оплывшим лицом. Он умудрялся одновременно быть седым и лысым. И пьяным.

— Здравствуйте, — сказал я, глядя в тот глаз мужичка, который не был закрыт сальным багровым ячменем, — а Поганкин дома?

— Кто?

— А здесь живет такой. Петр По-ган-кин, а?

Мужичок почесал макушку, под ногтями у него была бурая короста.

— Ты че, денег хочешь? — наконец сказал он. — У меня нема.

— Нет-нет, я просто…

— Ну, и пшел от сюда на хер, — и, уже закрывая дверь, пробормотал, — сраные пионэры, тфу. Ворье.

Как оказалось, Поганкину давно выделили квартиру ближе к центру, а эту оставили на произвол таких вот товарищей.

Я испытал позорное облегчение от несостоявшегося разговора, но все же попытался разыскать Поганкина уже на работе. Три раза ничего не выходило из-за его участия в скором запуске «Бесконечности», а один раз меня даже выгнал какой-то сердитый дед: «Чего пороги обиваешь, люди работают, давай-давай, не мешай, шельмец».

Когда я уже решил, что встреча не состоится, Поганкин сам позвонил мне и попросил задержаться в Главном ангаре после работы. В этот раз я не раздумывал над речью и не фантазировал про развитие событий. Выпил минеральной воды и лег спать.

***

В Главном ангаре почти не осталось людей — все расходились по домам, закрывали ворота, тушили прожектора. Вечер забрался внутрь — грузный и насмешливый, как Бегемот.

Поганкин стоял в оранжевом кругу света, а за ним высилась черная пустота размером с футбольное поле. На таком холсте Поганкин действительно смотрелся бесконечно одиноким и печальным. Казалось, что темнота давит, рушится на него со всех сторон.

— Здравствуй, Сеня, — сказал он.

— Ага, — ответил я.

Очень хотелось увидеть символизм из дешевенькой повести — вкусивший новую жизнь, порозовевший, пополневший, одетый в дорогой костюм, возможно, пышущий высокомерием из глаз Поганкин. Хотелось бы, однако напротив меня стоял все тот же бледный, сгорбленный задохлик в растянутой мастерке и туфлях.

Он держал серую коробочку, наподобие тех, в которых обычно хранят обувь или хоронят щенков.

— Через неделю мы запускаем космоплан, — сухо сказал Поганкин, — назначили на двенадцатое апреля из-за символизма. Будет очень много телевизионщиков, журналистов. У поселка Котинского пройдет целый праздник, люди смогут наблюдать взлет у испытательного космодрома. Мы заметно… прогрессировали за последнее время.

— Прогрессировали, — сказал я, — раковая опухоль тоже прогрессирует.

Поганкин выдал совершенно ниточную улыбку.

— Я просто хотел поблагодарить, Сень. Ты мне очень помог в свое время.

— Вышло, как вышло.

Поганкин кивнул.

— Вышло, как вышло.

— Я тоже вам просто хотел сказать. Я просто хотел сказать, что вы — сволочь и конченый человек…

Я осекся, ожидая от Поганкина реакции, однако он остался предельно спокойным, только опять кивнул.

— Люди вам верили! Люди вам помочь пытались! Помогли… а вы. Вы их просто использовали. Как ступеньки! Вы… Они помочь пытались… А вы…

Я замолчал, когда понял, что иду по второму кругу. Первый-то тоже не содержал особой поэтики.

Я вновь посмотрел на Поганкина — ни оправданий, ни отрицания, он тихо соглашался со всеми обвинениями. В его глазах переливалась смиренная печаль, но печаль такая, какую можно увидеть у мученика, погибающего ради великой цели.

— Чего молчите?! Нечего сказать?

— А что тут скажешь? Все так, ты прав. Ты прав, Сеня, я всех продал.

То ли от неожиданности сказанного, то ли от пустого безразличия в голосе — мне стало тошно. Хотелось выйти на воздух, убежать от этой духоты. Слова Поганкина будто бы воняли, гноились. Так фантазеры превращаются в обманщиков?

— И все?! — крикнул я. — Просто… Вы как вообще, нормально? Вам после такого…

— Переживу.

— А! Переживете. Вы всех переживете, да.

— Да брось ты уже, — внезапно голос Поганкина стал жестким, отрезвляющим, как пощечина, — хватит комедию ломать, Сеня. Разувай глаза, соображай, куда попал! Все всё понимают, иначе нельзя было, иначе не получилось бы. Я приму любые обвинения, ты только из себя дурочка не строй. Я думал, ты умнее.

— Я думал, вы честнее.

Поганкин пожал плечами.

— Ты сам мне говорил… Ты говорил, что все все просрали, что игры закончились, мечты забылись. Я вот ничего не забыл.

— Не так. Это уже не игры, это обычное предательство. Просрали все только вы. Все и всех.

— Ты их едва ли знал, — отмахнулся Поганкин.

— А? Были люди в наше время, как задумаешься — грустно. Я вас, оказывается, едва ли знал.