Мю Цефея. Делу время / Потехе час

— Не стать бы тебе пешкой в чужой игре, куколка, — Робби подозрительно покосился на Франца, — этот шельмец не раз просил меня о путешествии туда. Впрочем, дело твое.

В комнату вошел крошечный огромноголовый негр в набедренной повязке с кальяном на резном подносе и, поставив подношение, свернулся клубком у ног хозяина.

— Мне кажется или этот парень слишком похож на нашего демократично избранного президента? — Детектив даже пристал в кресле.

Робби отмахнулся от вопроса и, легко затянувшись, выпустил на гостей огромное облако дыма.

Когда Франц и кукла, кашляя, вышли из мятного марева, их тут же схватила межгалактическая полиция.

— Неужели трудно купить билет на государственный телепорт? Нет, нужно же обязательно подсаживаться зайцами к инопланетным туристам. И как вам только не страшно было-то? — распинался усатый таможенник.

Сыщики близоруко осматривались, не умея охватить одним взглядом тысячеэтажный многослойно-радужный пузырь космопорта и капсулу с огромными глистовидными тварями, откуда их только что выпроводили.

— Штраф будем платить или сразу на турьму? — продолжал наседать усач.

— Денег нет, могу оставить в залог робота, — тут же нашелся Франц.

— Какого такого робота? — Таможенник посмотрел сначала на детектива, а потом на куклу.

— Чудесный деревянный робот… производства фирмы Карл Поуп.

На робота таможенник согласился, но попросил сверху пачку сигарет.

Экваториальное шоссе делило планету надвое. Справа — ледяная пустошь, слева — пустыня. На конечной Франц вышел один. Огромный бетонный колпак, под которым уходила в недра планеты глубочайшая шахта вселенной, — вот он, пункт назначения.

Первый кордон удалось пройти с легкостью. Эльфийский караул побрезговал проверять документы у гнома, в которого усердно, несмотря на двухметровый рост, загримировал себя детектив. На гномьем карауле Франц притворился эльфом. Оставался только сложнейший цифровой замок лифта, который он собирался взламывать изнутри, погружаясь в защитную программу с помощью виртуальной реальности и отвлекая псов охранного файрволла кошачьим вирусом. Но главный вход был на профилактике, и Францу пришлось воспользоваться черной лестницей. Старушка музейного вида, дремавшая над вязаньем, детектива не заметила.

Когда Франц добрался до нижней площадки, где обычная лестница сменялась веревочной, его обогнали двое в балахонах. Один был в венке, а другой в красном колпаке, перемахнув через перила, они продолжили спускаться дальше, в самый низ. Детектив, проводив их взглядом, вошел в дверь и замер.

Большой овальный зал утопал в полумраке, лишь кое-где вспыхивали, разрезая мрак, электрические лампочки. Посреди зала под единственным прожектором стояла на постаменте стеклянная колба, вокруг которой толпились трое, громко о чем-то споря.

Один из них был в грубой подпоясанной рубахе, доходившей ему до середины бедра, в руках он держал короткий меч, который ему, видимо, было невтерпеж пустить в дело. «Вероятно, римлянин», — решил про себя Франц. Другой — огромный негр в комбинезоне, всхлипывая, повторял одну и ту же фразу. Третий, в смешном костюмчике с фонариками на рукавах, метался между ними, заламывая руки. Именно он первым и заметил приближающегося Франца.

— Наконец-то, ну наконец-то! — воскликнул он и бросился к детективу навстречу. — На меня положили невиданное бремя, разделите его. Я должен был стать здесь третейским судьей, но…

Когда они приблизились к колбе, стекло опустилось вниз, давая взглянуть поближе на крошечную кристально прозрачную каплю, застывшую в воздухе между дном и крышкой.

— Это антиматерия? Скажите, что моим многолетним поискам пришел конец!

На это восклицание обернулись все.

— Гамми, расскажи ему, — гнусаво, словно нос у него был заложен от долгого плача, попросил негр.

— Иногда это называют и так, — не заставил себя упрашивать Гамми, — антиматерия. Но по-научному это продукт парадокса Достоевского — Чехова. Его окончательное разрешение грозит нарушением нашего хлипкого баланса.

— И в чем заключается парадокс? — Франц пристально всматривался в крошечную капельку, пытаясь на глаз определить, чем она так примечательна.

— Достоевский устами своего героя отвергал возможность идеального мира, построенного ценой чьих-либо страданий. Даже ценой единственной слезинки ребенка. Чехов же, в свою очередь, советовал описать героя, который выдавливает из себя раба по капле. Не вытравив рабства — не получишь человека. А теперь представьте, что выдавленная капля раба одновременно является слезинкой ребенка! И вот, она перед вами. Самоуравновешенный парадокс, бомба замедленного действия. И никто не знает, что будет, если разомкнуть контакт. Это либо окончательно стабилизирует систему, либо все полетит в тартарары.

— Да ничего не будет. Говорю вам авторитетно. Я выдавил тысячи капель из тысяч рабов-гладиаторов — и ничего, — вступил римлянин.

— И чем они кончили, Спорти? — вклинился Гамми.

— Лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

— Убивают всегда с любовью, — негр-гигант зашелся в плаче.