Митридат

Взор Митридата смягчился, лик стал менее заостренным, жесткие морщины расправились. Царь узнал того, кто был ослеплен исходящим от него особым сиянием «хварно» – и так громко предрекал ему владычество над миром. Им оказался не искушенный придворный льстец, но боспорец, человек с далекого северного берега Понта Эвксинского. Один из тех, кто уже изменял ему в прошлом из боязни его поражения и последующего римского возмездия. И этот человек ныне уверовал в него, убедился в его мощи и преклонился перед ним!.. Пусть же все узнают об этом и сами укрепятся в своей преданности царю и вере в его сверхъестественные качества.

– Боги внемлют! – сказал царь, отрываясь от меха и переводя дух.

Его слова прозвучали с подчеркнутой простотой, даже скромностью. Однако каждый понимал, что это простота необычная, она – проявление истинной божественности, а скромность – выражение уверенности в данной богами неограниченной власти.

Асандру подумалось, что царь опять становится самим собою, таким, какого он встретил там, на холме, – обаятельным и милостивым. Эта мысль принесла ему душевное облегчение. Он вздохнул, ощутив под коленями твердую почву.

– Боги внемлют, – продолжал царь, как бы в раздумье. – А слова и видение этого человека внушены ему богами же! Так воспримем их как откровение!.. Ты прав, Асандр, мы победим, ибо настало время взыскать с Рима за все преступления, которые он совершил!

И наградил боспорца по-царски, как награждают лишь варварские восточные цари, не знающие меры ни в жестокости, ни в поощрении. Асандр после этого случая неожиданно оказался владельцем дорогих украшений и одежд, золотых монет и серебряных кубков, чеканенного оружия и немалой толпы смуглых южных рабов и рабынь, которые несли все эти дары. Митридат пожаловал его званием тысячника тяжелой конницы и пожизненной должностью советника своего сына Махара.

– Тому, кто верно служит делу моему, – почет и богатство! – заключил царь.

И приказал выдать всем боспорским морякам, доставившим хлеб из Пантикапея, по пригоршне серебряных монет и по красной хламиде.

XI

Царская конница к началу атаки колесниц вышла вправо для удара по левому крылу противника. Она развернулась широким полукругом и двигалась крупной рысью, наполовину скрытая зарослями колючих трав и кустарников.

Гиерон находился в первом ряду. По общему сигналу он склонил копье вперед и крепко зажал его под мышкой. Атаку колесниц, устремленную в гущу вражеского войска, он увидел издали и не мог ничего разобрать, кроме облака пыли да мерцания доспехов и страшных серпов. Левое крыло вифинцев потеряло свою стройность и шарахнулось в сторону, из чего можно было заключить, что первый удар решил исход битвы.

Но это было не совсем так. Отряды римлян образовали ядро, вокруг которого сплотились вифинские воины, остановленные военачальниками и усилиями самого Котты, появившегося верхом на коне. Началось перестроение, защитники города становились в сплоченные ряды, готовясь к сопротивлению.

Начальник Митридатовой конницы сообразил, что настало и его время. Нужно было не дать противнику восстановить пешую фалангу, которая смогла бы не только отразить натиск конной лавы, но и перейти в наступление. Он поднял руку и дал сигнал к атаке.

Затрубили рога, закричали истошно десятники и сотники. Старшой, находившийся рядом с Гиероном, круто повернул голову, выпучил налитые кровью глаза и, широко раскрыв рот, обросший колючей щетиной, хрипло возгласил:

– Ну, сынки, теперь покажем, крепка ли наша рука и быстры ли наши кони! Вперед!!

Грохот копыт повис в жарком воздухе, пыль затмила солнце, земля дрогнула, словно сотрясенная горным обвалом. Всадники с гиком устремились вперед. Сухие стебли трав хлестали по ногам, знойный ветер полыхнул навстречу. Панцирная конница Митридата сокрушающей лавиной пошла в атаку. Враги не успели перестроиться, но, видя, что бегство бесполезно, сами собою становились плечом к плечу и направляли копья навстречу яростной волне башнеподобных всадников. Это было мужество отчаяния, оно не могло остановить атакующих. Тяжелая конница в боевом единодушии не остановилась бы даже перед лучшими легионами Рима. С устрашающими воплями мчались азиатские всадники, пригнувшись к гривам коней, устремив вперед отточенные копья.

Гиерон различал впереди лишь неясные серые тени, застилаемые клубами пыли. Над головой пропела стрела, по шлему скользнул брошенный из пращи камень. Почувствовав мгновенную оглушенность, он крепче сжал обеими руками древко копья, держа его как рогатину. Чуть не вылетел из седла, когда копье ударилось в панцирь бегущего воина. Сраженный враг упал под копыта коня. Битва происходила в какой-то суматохе, пыль затянула все вокруг серой мглой, различить фигуры отдельных вражеских бойцов стало невозможно.