Миткалевая метель

Ан и Харлампия как не бывало — вместе со всеми за город ушел. Он к кухарке — и ее нет. И жена тут опять, как на грех, в гости в Москву уехала. Ни щей сварить, ни чаю вскипятить некому. Пожевал всухомятку, что под руку попалось, бродит по пустому дому сгорбившись, словно его кулем пряжи пришибло, и что-то себе под нос бормочет. Не любо ему, и страх берет: народ-то как переменился!

Харлампий с Машей запоздно домой воротились. Фабрикант к ним с угрозой:

— Кто хозяин, вы или я?

— Смотря где? Здесь пока что вы хозяин полный, — спокойненько Харлампий отвечает.

— Кто вам дозволил из дому отлучаться?

— Как люди, так и мы, — отвечает Маша.

Как он их ни костил, а на другой день они опять подались на Талку. Да недели четыре так-то по целым дням пропадали.

Без народу и дома и на фабрике дело замерло. Рысака в пролетку и то заложить некому. Как-то утром выбегает захребетник к калитке, а кучер Харлампий с узелком в руке отправляется на сходку за город.

— Ты куда?

— Всё туда же.

— Пропусти хоть денек, меня к купцу Телкину свозишь!

— А уж это как наши власти скажут, у них спрашивайте, — отвечает Харлампий.

— Что еще там за власти объявились? Где они?

— На лугу, на зеленом берегу.

И пошел Харлампий на Талку.

Гарелин на фабрику пешком затопал, а навстречу из оврага по тропке Данилыч подымается.

— Ты куда это?

— Куда и все люди.

Фабрикант просит:

— Пропусти денек, приходи с артелью, товар у меня пропадает в котлах.

— Не меня проси, к Совету нашему обратись. Что Советом повелено, то мной будет сделано. А без воли Совета нет моего тебе ответа.

— Я хозяин, я власть! Захочу — живком всех забастовщиков проглочу!..

Данилыч только усмехнулся, рукой махнул и пошел, куда ему нужно.

Дулся, дулся Федька, а простой по карману бьет, прибытки из рук уходят. Решился, сам на Талку подался. Хоть не хотелось своим же рабочим кланяться, да делать больше нечего.

Прямо-то по луговине не пошел, а зашел от лесу, встал за кустом и смотрит. На лугу за городом народу видимо-невидимо. Красные флаги запретные полощутся. Пестрым-пестро. Ровно куртины цветов по лугу разбросаны. Народ — кучами вокруг вожаков. Тут оратор на ящике стоит — речь держит. Там большим табором на траве расселись, о чем-то спорят. Поодаль кто-то гармошку через колено гнет, молодец в красной рубахе запевает, другие дружно подхватывают:

Зима люта настает —
У рабочих сердце мрет,
У рабочих сердце мрет —
Жандарм с обыском идет.

Про жандарма проклятого как помянули, так еще хлеще, еще жарче загромыхала песня припевкой своей:

Эх… эх… доля моя,
Где ты водою заплыла?

Голос у запевалы не так тонок, зато звонок, знай выводит:

Появились во столице
Подозрительные лица.
Трепов, жирный генерал,
Всех жандармов собирал.
Всех жандармов собирал
И такую речь держал.
«Эй вы, синие мундиры,
Обыщите все квартиры».
Обыскали квартир триста,
Не нашли социалиста.
У курсистки под подушкой
Нашли пудры фунт с восьмушкой,
У студента под конторкой
Пузырек нашли с касторкой.
У рабочего у Гришки
Под подушкой нашли книжки.
Собрался тут весь синклит
И решили: динамит.
Динамит не динамит,
А при случае палит.

Всех больше эту песню фабричные любили. Стар и мал ее знали от начала до конца. Как услышал Гарелин про динамит, в озноб его кинуло. Вот так песня-песенка! Вышел он из-за куста, спросил:

— Кто тут власть у вас?

Афанасий, сноваль, почтенный старик с окладистой бородой, в синей рубашке, в очках с железной оправой, оглядел Федьку с головы до пяток, узнал ли, нет ли — и отвечает, усмехаясь в бороду:

— Смотря по просьбе. Тут у нас всяк свое дело правит.

— Не велика моя просьба: кучера Харлашку да кухарку Машку домой забрать, да товар из котлов вынуть — красильщик Данилыч нужен.

Сноваль показывает:

— Ступай вон к тому кусту, около березы. Там рассудят — надо послать или не надо.

Подходит фабрикант к кусту, а под кустом сидят пятеро. Народ серьезный, с виду строгий. И Данилыч тут с ними. У березки неподалеку, глядь, и Маша.

Богатей глазам не верит. Вокруг Маши ткачихи толпятся — кто жалуется, кто совета просит. Легче бы на голове он от дому до фабрики дошел, чем кухарке кланяться. Не знает, как и начать. Думал, думал да и ляпнул:

— Эй, Машка, ты, что ли, тут власть?

— Машки тут нет, здесь Марья Ивановна Челнокова, — Маша ему ответила. Сама и глядеть на него не желает.

«Фу ты, заноза какая», — помыслил Федька. Делать нечего, картуз снял да, как и должно быть, обращается:

— Марья Ивановна, я до тебя.

Узнала, о чем просит, — к Данилычу послала. Тот от дела оторвался, спрашивает:

— Что надобно, Федор Никоныч?