Миткалевая метель

Это гаданье водилось на масленой. Кто дальше прокатится, у того, дескать, лен вырастет выше.

Как бревешки, один за другим покатились с горы. Митряшка первый, за ним вся армия неугомонная: все тоже больше мальчишки-фабричники. Толстощекий Евлашка не скатился и до половины горы — застрял в сугробе, как хомяк в мякине. А Митряшка себе на диво катится и катится, будто бабушкин колобок с окна. Уж и не видно его с крутой горы. Да и сумеречно. Словно ветром гонит его по белому ровному полю к Великше-реке, а до нее-то не меньше как полверсты.

Вдруг видит Митряшка: на кочку Горностайка выскочила. Вспыхнули у нее глаза, как два уголька в горнушке, и кричит она:

— Не катись, остановись, мою стежку не замни! Может, тебе пригодится моя дорожка!

Тут только остановился Митряшка. Вспомнил он, как бабка Аксинья рассказывала вечерами за прялкой хорошие историйки про этого зверька-заступника. Воротился Митряшка на гору такой веселый, словно полон карман леденцов ему насыпали под горой:

— А у нас-то уродится леи и долог, и коренист, и головист! Ага, что!

Побежали мальчишки на большак. Купцы едут домой с базара. Встали пострелята у дороги, давай гостинцы выманивать. Так на маслену уж водилось в нашем краю. Как кто едет мимо, Митряшка запоет, и мальчишки тоже:

Иван, Матвей,
Подавай лаптей,
Рыбки кусочек
С коровий носочек,
Леденец с огурец,
Бараночку с колесо,
Пирожок с подожок!

Купцы-то во хмелю, гонят, как ошалелые, в кованых возках. Выпросишь ли у них?

Едет в розвальнях бобыль однорукий, старый солдат Софрон, челночник. Он по зимам челноки строгал на продажу. Запели ребятишки:

Месяц ты, месяц,
Выгляни в окошко,
Дяде Софрону
Освети дорожку!
У дяди Софрона
Руки золотые,
У дяди Софрона
Кони молодые.
Он карманы потрясет,
Всем гостинца привезет.

— Ах вы, огольцы! Ну, так и быть, за доброе слово, за умную песню — нате, ловите, промеж себя делите!

Кинул ребятам связку баранок. И Митряшке одна досталась.

Прибежал домой Митряшка веселехонек:

— Тятька, тятька, у нас уродится самый долгий лен! Я всех дальше с горы съехал.

Почесал отец в черной бороде, покачал головой:

— Эх, сынок, наш-то загон давно купил Сазон… Была когда-то у нашего дедушки соха, да кобыла плоха… Уж так давно это было, что даже я сам не помню.

В ночь на понедельник разыгралась в поле вьюга-деруга, земля и небо затонули в снегу. Снег так и вьет с земли, так и крутит. Упади в сугроб — ну, кажись, в минуту скроет пеленой. Инда вьюшка в трубе брякает. Но какова ни будь погодка, а, как положено, в четыре часа проснулась рабочая слободка. Замигали огоньки в низеньких окнах. Вышел на крыльцо Патрикей, глянул — ночь черным-черна, — повздыхал:

— Ох, не доедешь нынче до фабрики! Замаяла ты нас, злая зима! Парнишку совсем заморозишь…

Решил Патрикей хоть на недельку, пока дороги хорошей нет, попроситься на квартиру к знакомому сапожнику Лаврентию. На улице Потекуше он жил. Хоть и невелика хоромина у сапожника, да, чай, не откажет. Собрал Патрикей пожитки, сундучок — на салазки, спереди веревку привязал, сзади посадил Митряшку. Повез. Ветер навстречу так и сечет, снег-то жесткий, словно железные опилки. За прогон вышел — вешек не видно. Полез целиной. Снег — выше колен. Торопится: не опоздать бы на фабрику, а то повезешь сундучок обратно. На полверсте из сил выбился. А идти надо.

Митряшка в заплатанном зипунишке съежился позади сундучка — то ли дремлет, то ли нет. Расписная кобылка из ума у него не идет. Ветер под зипун залетает, за воротник снег сыплется. Понимает Митряшка — отцу-то больно тяжело. Слез было с санок:

— Тятька, я пешком пойду.

— Ладно, сиди уж… Этак-то приду я с тобой на ту осень, годов через восемь, — ворчит отец.

Опять сел на салазки Митряшка. До рассвету-то еще далече. Сел да и, на грех, в самых-то глухих местах, когда санки к кустам подъехали, задремал паренек. В оврагах не дорога, а наказанье: то с горы, то в гору. Ну, конечно, в кустах не так вьюжно.

На повороте наклонились санки, Митряшка-то сонный и свалился — в глубокий снег, как в мягкий пух, чуть не с головой ушел.

Долго ли дремал, не помнит Митряшка. Опамятовался, встал, понять ничего не может — отца не видно. Надо бы оглядеться, а он с перепугу метнулся, да не в ту сторону. Заплутал, едва ноги из глубокого снега вытаскивает малый. Кругом кусты обступили. Ветер с ног валит, относит крик Митряшкин совсем в другую сторону. Отцу-то и не слышно: везет санки, торопится.

В потемках-то Митряшка шел, шел да и скатился в овраг. Кое-как выполз. Кричать боится — волков бы на себя не накликать. Прикинул, в какой стороне фабрика, и пошел туда.

Уж за кустарник далеко отошел отец, оглянулся, а на санках-то один сундучок. Так сердце и упало у Патрикея.

— Митряшка, Митряшка! — кричит он.