Миткалевая метель

А уже вечереет. Вынула она три платка. Махнула черным назад — звезды с неба глядят, ночь, темно. Махнула алым вперед — над дорогой заря встает. Белым над головой повела — бурю в поле подняла.

Во тьме-то сбилась погоня с каменной дороги.

У белой березки все три клубка вместе сошлись. Взяла их Наташа в кошелку. Беглые день в лесу переждали.

Съехались у той березки все воеводские гонцы; коней измучили, злые, ругаются.

— Наши кони в грязи подковы пооборвали.

— Да и наши в песках гвозди с подков порастеряли.

— А наши по камешкам копыта выщербили, идти дальше не могут.

Так и вернулись объезжие ни с чем к воеводе.

Бросила Наташа опять в траву три клубка, наказала:

— Мимо гор, мимо болот бегите вперед, ищите самый краткий путь!

Три дорожки рядышком в одну сошлись — ровную, хоть мяч по ней катай. И вывела та дороженька беглецов на берег Волги.

А на Волге, в низовье, в ту пору Степан Тимофеевич всему краю головой стал. Царевы указы-приказы в костер побросал, чтобы и следа от них не осталось. Верных слуг царевых на местах расшугал, а тех, которые не успели улизнуть, сам стал судить. У царя был свой закон, а у него — свой, новый, народу на пользу. Кто побогаче, те от него бегут, а кто победнее — хлеб-соль на блюде на берег несут. Кто плачет да сундуки в землю прячет, а кто рубашки шелком-золотом вышивает — встречать дорогого гостя.

Люди у Степана Тимофеевича — один к одному. Не с боярской перины неженки — все из-под ярма да из-под плети, из кабалы да из острога. С нуждой, неволен с малых лет спознались, в голоде, в холоде родились и выросли. И сам Степан Тимофеевич в жизни немало горя хлебнул, сам обид от князей да купцов натерпелся.

Глянет в глаза Степан Тимофеевич и сразу тебе скажет, кто ты есть такой: воля или неволя тебя к нему в стан привела.

Проступок плохой не простит, но уж и зря человека в обиду не даст. Страсть как народ любил! Не зря он и Волгу из всех рек облюбовал. Душа-то его с Волгой схожа была — такая же разливчатая, широкая да обильная.

И все мысли-думы у него были чистые, светлые да прозрачные, что вода в Волге.

Повыше города Астрахани, чуть пониже города Саратова, на высоком берегу раскинул свое войско Степан Тимофеич. Как речки мелкие со многих гор-долин бегут в Волгу, так и к нему со всех местностей надежные люди с каждым днем прибывают.

Что творится тут! По реке-то, насколько глаз глянет, — красногрудые челны снаряженные. Негде чайке спуститься, все одни снасти разинские.

У высокого берега паруса виднеются, а посреди всех самый лучший корабль красуется с мачтой золоченой; подняты на нем три паруса в три яруса: первый парус белый, второй — серебряный, третий парус — золотой парчи.

Под теми парусами пушки чугунные стоят, пушкари на карауле.

Это — корабль самого Степана Тимофеича. Только нынче сошел атаман со своего корабля.

На высоком берегу полотняные белые шатры выстроились, в сутки их на коне-скакуне не обскакать. А повыше-то всех, на холме зеленом, разноцветной парчой шатер убран. Не всякому под тот шатер входить дозволено.

Мимо шатра все проходят потихоньку, чтобы Степану Тимофеичу не мешать думу думать.

Вот являются к нему свои люди в черных шапках бараньих, в красных кафтанах:

— Степан Тимофеич, тут беглые в твое войско просятся, из рощи вышли.

— Давай их сюда!

Идет Сергей с пятью молодцами, да девушка седьмая с ними. В тот час Степан Тимофеич — не скажешь, что в хорошем духе был.

Встали у шатра все семеро, Сергей шаг вперед ступил.

Из шатра, чуть наклонясь, Степан Тимофеич выходит; кафтан на плечи накинут и при шашке.

— Откуда будете, люди добрые?

Не сдержался Сергей. Как увидел он перед собой Разина, упал на колени, рубаху на груди рванул. И радостно ему, и больно, он и сказать-то не умеет, что с ним творится, что на сердце за долгие годы накипело.

— Встань, встань, я тебе не икона! — велит Разин.

Встал Сергей.

Положил ему руку на плечо Разин да в глаза попристальней глянул и удивил Сергея немало:

— Знаю. И кто ты и что тебя привело сюда — всё знаю.

Удивился Сергей:

— Откуда знаешь-то?

— Жизнь твоя на лице твоем написана. Вон ноздря-то какая…

Всех Степан велел приютить, накормить, напоить, всякому дело дать. Больше всех из артели полюбился ему Сергей.

Не в охулку, а по дружбе стали разинцы звать его Сергей Ноздря.

Наташу Степан Тимофеич увидел, полюбопытствовал:

— Твоя, что ли?

— Да, с нами пришла. Вместе маялись…

Наташа с первого же дня за дело взялась: кроить, паруса шить. А как узнали, что она ткачиха, откуда-то на корабль и стан достали, пряжи добыли. Глядит Наташа — пряжа-то не простая, серебряная.

Думает она: «Что бы такое соткать — Степана Тимофеича порадовать, за добрый прием отблагодарить?» И решила: «Дай-ка я сотку новый парус на стружок 14 Степану Тимофеичу».

А на том берегу высокая гора каменная была. Такая высокая, что макушка повита облаками. Никто не хаживал на ту гору. Поднимался по ней лишь один Степан Тимофеич. И все с той горы ему видно: кверху по реке — до Кинешмы, понизу-то — до Астрахани, до самого синего моря.