Миткалевая метель

Условились они с Антоном в пятницу за оврагом на кладбище вечером на сходку казаков собрать. Антон казаков приведет, Арсений под березой на камне поджидать будет их, а за канавой, под кустом, друзья Арсеньевы на всякий случай притаятся. Арсений, прежде чем отрезать, семь раз примеряет. И уж если отрежет — не ошибется.

В пятницу, как вечереть стало, повел Антон казаков за овраг на кладбище живую книгу слушать. Ведет не торопясь, дорогой про непутевого казака небылицу в лицах строит, как у казака руки отсохли оттого, что схватил кого не надо.

Пантелей выслушал, раскусил орех и говорит:

— Ты, отче, об этом не думай. Со мной ребята надежные.

Пришли на кладбище, расселись на могилах под березами.

— Вот вам и живая книга, — указывает сапожник на Арсения.

— Не эту ли книгу мы не раз у фабричных ворот издалека видели? — сказал один казак.

Слово за слово, завязалась беседа. Казаки о своем житье-бытье рассказывают, о домашних делах, о царской службе, Выбей-Зуба ругают. Арсений им свое говорит, в душу каждому проникает, на свою сторону склоняет. Уже луна выше леса поднялась, а они все гуторят, никак не наговорятся — обо всем хочется посоветоваться с таким человеком. Что им Арсений ни скажет, они в одни голос отзываются:

— Правда, верно, так оно и есть.

По душам потолковали на погосте. На прощанье Арсений книжек казакам дал; рассовали они книжки по карманам, за рубашки; в казармы подались. Уходя, каждый Арсению руку пожал, каждый обещал:

— Не знаем, как другие, а мы не помешаем.

Утром Пантелей, как пошли лошадей убирать, казакам сказку про красную ленту рассказывает.

Выбей-Зуб спозаранку, словно наскипидаренный, бегал по казарме.

Казакам приказал быть наготове, никому не белел в этот день ни на минуту отлучаться.

Выходят ткачи со смены, а у ворот Арсений их уж поджидает. Взобрался Арсений на ящик, стал речь держать.

Выбей-Зуб саблю из ножен выхватил, крутнул ею над головой, летит со своей сотней прямо к фабрике, — а через улицу красная лента протянута. Выбей-Зуб перескочил через красную ленту, а остальные казаки все остановились. Один-то Выбей-Зуб боится в гущу въезжать. Повернул лошадь да обратно на ту сторону за ленту перемахнул. На казаков саблей замахивается, за револьвер хватается, а казаки — ни с места, как застыли. Видит Пантелей знакомого человека, что на возвышении стоит, — как жизнь устроить лучше, учит. Казаки тоже слушают да на ус себе мотают. Кой-кто в одобренье Арсению рукой помахивает: говори, мол, мы тоже послушаем.

Выбей-Зуб и побледнеет и почернеет, а ничего один со всеми сделать не может. Обманула, подвела его злая рота — на сторону ткачей переметнулась. Уж он и не рад, что приехал сюда. Собирался собрание разогнать, а получилось — сам казаков на запретное собрание привел. Кричит им:

— Назад! Домой! В казарму!

А казаки и назад не трогаются. И поскакал Выбей-Зуб к начальнику полиции. Тот — к телефону. Просит у губернатора другую сотню прислать, да позлее.

Кончил Арсений, захлопали ткачи в ладоши, и казаки вместе с ними тоже захлопали, потом в казарму потихоньку поехали.

Вечером Арсений спать укладывается, одну полу на себя, другую под себя, говорит сапожнику:

— Скажу тебе, отец, по-дружески: не тот оратор, кто широко рот дерет, а тот, кто свое слово в чужие души кладет… Спасибо тебе за твои сказки! Твои сказки на подмазке, а это и дорого.

Похвала обрадовала старика.

Прислали в Шую новую сотню. А казаки опять стали носить сапоги к Антону. Опять он принялся не спеша, как гвоздочки в подметку, слова свои им в душу вколачивать. И так-то вколачивал, что никакими клещами его слова из казацкой души не вытащишь.

Мало ли что было… Всего не перескажешь. Жизнь-то велика, а память как решето; что зацепится да припомнится, о том и после рассказать не запрет.

Все за одного — один за всех

На наших фабриках, кто постарше, все про Арсения вспоминают. Хороший больно человек был. Многие его помнят. Недолго пожил, а добрую память о себе навек оставил.

За правду первый шел. И другие, глядя на него, тоже головы поднимали. Стал он у ткачей вожаком.

Коли кто куваевских обидит, за куваевских гарелинские вступятся, гарелинских тронут — за них маракушинские встанут. Хозяева глядят, не то дело пошло, другое время, и народ другой. Не как встарь — хлещи-свищи. Силы у ткачей вдвое прибыло, как стали стоять все за одного — один за всех. А головой всему делу был Арсений. Он у самого Ленина все науки прошел. Крепко Арсений любил наш народ. Сам многому научился у наших фабричных. Наши его тоже сильно уважали.