Миткалевая метель

— Полно тебе, Евстигней Евстигнеич, я и не видывал отродясь никаких прокламаций, не знаю, на каких таких рантах они шьются. Я буки от веди не отличу.

Фартуком обмахнет Антон скрипучий табурет, подсунет под широкий зад этому чурбану. Тот промеж ног шашку поставит, руки на эфес обопрет, мурло поросячье на руки положит, надуется, как индюк, и сидит пыхтит, икает да, словно корова, губами жует. Настоящая-то фамилия его была Мухин, а в околотке и стар и млад Евстигнея Евстигнеича Кульковым прозвали, а потом уж и просто Кульком стали величать. И самому Кульку и жене его и детям всю починку за «спасибо» правил Антон.

Антон этого Кулька насквозь видел, только виду такого не показывал: перед вороной и сам простоватым грачом прикидывался.

Как-то размокропогодилось на улице, надоело Кульку под навесом у полосатого столба дрогнуть, и пошел он к сапожнику обогреться. На воле хвиль, дождик, как из пожарной кишки, хлещет, — в такую пору на улицах ни души. Ни у трактира, ни у постоялого двора хмельных и то не видно. Ну, и скука одолела городового — ни стегнуть по спине, ни крикнуть не на кого.

Решил Кулек: пока со смены народ не повалил, можно и отдохнуть. Подсел он ближе к сапожнику, про свою службу речь заводит, жалуется, что день ото дня служить тяжелее становится: фабричные не слушаются, все стачки да собрания затевают, ни к царю, ни к хозяину почтенья нет. С этой Думой всему народу голову вскружили, а полиции — хоть и спать не ложись круглые сутки: с фабрики на фабрику мыкайся, суди да ряди, зачинщиков вылавливай. А зачинщиков всех в народе не выловишь, как воду из моря наперстком не вычерпаешь. Нынче одного взял, а завтра на его место двое новых заступили. Зачинщики — как грибы после теплого дождя полезли. Ни в жизнь полиции всех не одолеть!

Еще Кулек сетует на подосланного из Москвы главного коновода, что всеми делами на фабриках ворочает.

— Хочется, — говорит, — мне тысячу целковых в карман положить. За того коновода, кто его заудит, награда обещана.

Наставляет Антона: не приведется ли ему на след коновода напасть, так непременно бы об этом в первую голову Кульку поведал.

Антон головой качает:

— Ах, паря, ловко бы его подкараулить! Тысяча, а? Ведь это капитал.

Кулек велит всем-то больно не рассказывать. Одним он утешается: если тысяча ему в руки и не попадет, да зато полегче служба будет. В город с казачьей сотней ротмистр Выбей-Зуб недавно заявился. Этот ротмистр — надо — отца родного не пощадит, матери голову срубит. И казаков ему подходящих дали. Хозяева увидели Выбей-Зуба и заулыбались: «Теперь фабричные не больно расшумятся. Злая рота укажет им свое место».

Злой ротой сам господин Выбей-Зуб свою сотню назвал.

— До нас, — говорит, — у вас не казаки были, а рязанские бабы. А мои молодцы покажут этим говорунам сходки, что ввек не забудут!

Неведомо с чего тот год солдат три раза меняли: все из веры у губернатора они выходили.

Пока до казармы идут — ничего, солдаты как солдаты. А в казармах с месяц поживут — и начнут один от одного портиться. И тут же их куда-нибудь подальше от фабричных спровадят, а на их место новых пришлют. И новые долго не держатся.

А на этот раз Кулек заверил сапожника:

— Господин ротмистр Выбей-Зуб клятву дал, что живого или мертвого, но коновода он обязательно в губернию доставит и что его казаки не бабы рязанские, уши не распустят, не полезут через забор к фабричным на сходку, как в других сотнях было.

Приколачивает Антон подметку, постукивает молотком, сам сказку заводит:

— Вот, два сапога пара, Евстигней Евстигнеич, послушай, коли не лень. Жил в одной земле король. Вдруг по всему государству прошел слух, что «король-то наш протух». День тухнет, два тухнет, хуже и хуже. Народ и думает: «А не хватит ли нам жить под тухлым королем? Может, и без него обойдемся, сами собой распорядимся?» Шпионы донесли королю. Вот и стал король верных слуг себе искать, чтобы за народом приглядывали Кто к нему на службу придет — тому новые сапоги, картуз с синим околышем, всю форму казенную, харчи даровые, на бок шашку, этак же, как тебе, и работа легкая: поглядывай да подслушивай за народом; что услышал, королю докладывай.

Кулек усы крутит, пыхтит, головой качает. Антон свое дело делает, дальше рассказывает:

— Вот зовет король к себе сапожника, такого же, вроде меня, и предлагает: «Поди ко мне в доносчики, жить хорошо станешь». — «Нет уж, я лучше сапоги шить буду, больше пользы-то», — отказался сапожник.

На другой день зовет король к себе пахаря, мужика: «Ступай, пахарь, ко мне на службу доносчиком, хорошо жить будешь. Заместо лаптей я тебя в сапоги обую». — «Нет уж, я лучше в лаптях похожу, ногам вольготней».

Ткача король вызвал и говорит ему: «Ткач, а ткач, иди ко мне на службу доносчиком! Озолочу, легкой жизнью заживешь. Чай, надоело челноком тешиться?» — «Не погожусь я на королевскую работу. Лучше челноком тешиться буду». — И ткач отказался.