Миткалевая метель

Солнце взошло, метель утихла, в чащобе около дуба двенадцать сугробов наметено выше роста человеческого. Тут же стоит хозяин, прижавшись к дереву, из снега одна его маковка плешивая торчит. Замерз он.

Когда наследники железный шкаф открыли, куда он матерьицу Авдеевны спрятал, никакой там серебряной ткани не нашли: лежит камень-булыжина на полпуда — и больше ничего.

А у Авдеевна — с Горностайкиной ли помощи, с чего ли другого — ровно силы да уменья прибыло. Уж такие канифасы ткала — и плотные, и красивые, словно шелка.

Горностайкин след

Спальные сараи при фабрике, бывало, у нас клоповнями звались. В них и жили рабочие. Какое уж это было житье! По сорок человек в одной конуре ютились. На нарах спали. Один встает, уходит к станку, другой приходит с фабрики, ложится на это место. И душно, и грязно, и темно. Ан и в клоповнях не всем доставало места. Хоть бы на полати зимой — и то бы ловко. Рабочие, которые из пригородков да из ближних волостей, к примеру хоть докучаевские, ходили домой спать. Фабрика, она не считается с погодой — вьюжливо там в поле или нет, — потемну в пять утра засвистит в железную свистульку: будь, приятель, к своему часу у станка.

Ткацкая купца Садофья была по тому времени немалым заведеньем. Ткал так же вот у купца Садофья Патрикей Лукошкин. Сам-то в ткацкой, а мальчишечка его, Митряшка черноглазый, шпульки мотал на машинке, ставил их на зубья боронки 39. Какой Митряшка еще работник — седьмой годок недавно сошелся. Ему бы с горы кататься, мячом потешаться.

В Докучаеве-селе жили почти сплошь фабричные.

Летом-то еще туда-сюда, а зимой совсем плохо. Затемно встает Патрикей; Митряшка никак глаза не продерет, словно мазаны они патокой. Тычется носом в плечо отцу, пока тот облачает его в рваный зипунишко. Повезет отец маленького шпульника до фабрики на салазках. А не близко — верст без малого десять.

Сказывают, однажды подошла масленица широка — раскрывай ворота. Богатым, тем же купцам да фабрикантам, масленица — объедуха, деньгам прибируха, весела, привольна и раздольна, а ткачам, сам посуди, на что масленицу справлять? Другому и с себя-то нечего заложить. Богачу на масленой всю педелю гулять, а ткачу все равно — понедельник полоскозуб. У купца на столе блины по аршину длины, а у ткача на столе зимой и летом все одним цветом: белая капуста, да горькая редька, да пареная репа. Это еще больно хорошо… А масленица боится горькой редьки да пареной репы…

В малу масленку ведет Патрикей Митряшку по целику, голенищами снег черпает. В поле метет метелица, так седыми гривами и стелется — хоть глаза выколи.

— Ну, Митряшка, всеедная неделя озорна, а маслена и совсем лиха придет, — говорит Патрикей, а у самого на усах сосульки, как стекляшки, звенят.

Следу нет. Сбился с пути Патрикей. Кругом на тракте около Докучаева-села овраги. Плутал, плутал, пока рассвело, — видит, от фабрики-то влево взял, да и далеконько ухлестал. Работа не ждет. Пришел, а уж там начали. В получку перед масленицей кому сколько выдает хозяин. Патрикею и Митряшке за полмесяца две гривны на обоих, а Патрикей считал: не меньше как целковый ему под расчет.

— Что это больно мало? — спросил Патрикей.

— А то это: оба вы три раза опоздали. Долго больно спите, господа Лукошкины!

Садофий-хозяин слова не скажет без злого умысла.

— Да ведь хвиль взялась — эвон какая! Вторую неделю метет и метет, света белого не видно. Не близко нам… Хоть мальчишку-то взяли бы в спальный сарай, — просит Патрикей.

— Вот когда построю про вашу честь, тогда и приходи. Да и то еще подумаю. Коли тебе далеко, я найду ближних за ту же цену. Вон вашего брата у ворот каждое утро табуны гуляют…

Что хозяину тужить? Взвеселил он ради масленой Патрикея и Митряшку: еще раз опоздай — и ступай куда знаешь.

Везет Патрикей Митряшку домой. Устал, хрипит, как старый кузнечный мех, все захребетника Садофья пушит. И погоду-то ругает. Совсем замаяла бездорожница. Митряшка в зипунишке окоченел, зубами рубит. С кислых фабричных щей не взыграет кровь.

Дома Митряшка — шмыг на печку, за трубу, под дерюжку. На печке отошел. За переборкой у печи теленок стучит о пол копытцами, вокруг веника ягнята прыгают, под боком у Митряшки мурлычет его верный приятель, серый полосатый кот.

Просит Митряшка с печки:

— Тятька, а тятька, потешил бы ты меня ради масленицы, хоть один раз в жизни: купил бы мне расписную «кобылку» с горы кататься. Вон Евлашке привезли с базара, даром что он и дорогу-то не знает до фабрики.

Отец подпер кулаками бороду, невеселый сидит за столом.

— У Евлашки отец в лавке аршином играет, а я в ткацкой челноком. На хозяйском челноке не озолотишься, сынок. Рад бы потешить тебя, да, сам видишь, не на что.

Высыпали вечером на гору докучаевские мальчишки масленицу встречать. У Евлашки — нос кверху: у одного у него расписная кобылка. А Митряшке отец вместо санок корзинку подморозил, сенца в нее положил.

Гора за Докучаевом высокая, крутая, чуть не до небес. Нацелили ребята на скат корзинки-корыта и кобылки. Кричит Митряшка:

— Давайте гадать, у кого лен дольше всех уродится!