Мистик Томас Свит

Не является дурным тоном обладать знаниями, но зазорно выставлять и хвастаться ими. Когда отрекаешься, освобождаешься от страстей, чувствуешь опустошение, потерю, ведь так свыкся с ними, что и представить не можешь жизнь без них.

И отсек Натаэль все помыслы скверные. Достал из кармана те самые часики, начал крутить стрелку по округу, каждый оборот равен был году человеческой жизни. Чувствовал усталость, прожил, кажется не так много, но устал до изнеможения. Минуло мгновение и вот вместо мужчины, восседает на том месте за столиком старик, тело почтительно свидетельствовало о том, в глазах читалась душа, ожидающая вечного успокоения. Теперь жизнь Натаэля практически прожита, теперь он сможет встретиться с Генриеттой в последний раз.

Оставив немыслимо щедрые чаевые, он вышел из кафе, под тяжестью крупных дождевых капель пробиваясь сквозь водную стену, направился в мастерскую. Мыслей почти не осталось, словно после ожесточенных споров, протягивает руку в честь примирения сторон. Он родился стариком, потому-то его не привлекали юношеские увлечения, развлечения, отныне тело и душа его прибывали в гармонии. В часах каждая деталь важна. Так каждый фрагмент из жизни запоминался навсегда, те воспоминания бесценны.

Изрядно промокши, Натаэль добрался до мастерской, дверь не заперта, но в помещении никого нет, дедушка по-прежнему болеет, значит, он по-прежнему полноправный хозяин. Натаэль вознамерил уйти, уставши тревожить чужие жизни. Первым делом он открыл крышку часиков, вынул семиренку и сломал ее, дабы больше никто не играл со временем, затем приступил к сбору вещей, взял самое необходимое, оставил дедушке записку, в которой говорилось, что он, Натаэль, отправляется странствовать, учиться и познавать мир, как того и желал старец. Провозился долго, проспал всего несколько часов. Проснулся утром от шума двери. Вошла в мастерскую Генриетта.

– Извините мистер Редклиф, за столь ранний визит, но мне так не терпится взглянуть на свои починенные часики.

Леди приняла Натаэля за дедушку, и вправду они оказались очень похожи, или попросту все старики на одно лицо, морщины искажают индивидуальные черты.

– Ничего, ничего, не беспокойтесь. Однако мне придется огорчить вас. Часы ваши неремонтируемые, приношу искрение извинения, боюсь, их механизм слишком сложен и замысловат, починка требует слишком кропотливой выделки. Вам придется обратиться в другую мастерскую. – говорил Натаэль зарывшись в волосы и пряча глаза.

Она взяла часики, но не огорчилась.

– Знаете, меня это недоразумение нисколько не расстраивает, вовсе наоборот, история эта принесла мне много нового и важного. Все же скажите внуку чтобы он не переживал, однажды обязательно получится. Кстати, а где он сам? Я бы хотела ему кое-что сказать. Предложить…

– Простите еще раз, но он уехал учиться, адрес я вам не смогу сказать, так как он еще толком не решил в какой именно университет будет поступать. Боюсь, больше вы его не увидите. – заключил старик Натаэль.

Генриетта не ответила, во взгляде ее явственно читалось – “Я всё равно буду приходить сюда, и ожидать”. И с таким меланхолично задумчивым взором она покинула мастерскую, не попрощавшись. Люди привыкшие проигрывать, не слишком яро сетуют, они лишь замыкаются в себе и прокручивают сотни вариантов, как могло бы быть иначе.

В то короткое время Натаэль сдерживался, его переполняли чувства, то было негодование, смешанное с отчаянием, он хотел кричать – почему вы так поступаете, оглянитесь, вы придумали себе свод невозможных правил, и тем самым лишаете себя нормальной жизни. Но то была ее жизнь, в которой Натаэль Редклиф предстал лишь мигом. Старость взяла свое, не позволила ему высказаться, а углубила наплывы эмоций в притоке Леты и в устьях Эвнои.

Время для Натаэля Редклифа оказалось запретным плодом, вкусил который, ради познания, затем вознамерился использовать полученные знания во вред себе и во вред другим, ведь они могли также мило беседовать, но отныне их дороги разошлись. Он тогда впервые в полной мере осознал, как странны и таинственны женщины, побывав в трех ипостасях возраста, все три не угодили ей: юноша слишком молод, мужчина слишком опытен и взросл, а старик вовсе неинтересен ей. Так кем ему быть, дабы снискать снисхождение и привязанность леди? Никем. Просто он не создан для того, не создан для семьи, создан быть одиноким, но как титанически трудно с этим утверждением рока смириться.

На этой грустной ноте повесть оканчивается. Натаэль собирает вещи в небольшой мешочек, переодевшись заранее в скромном гардеробе дедушки, натянул свитер, брюки с заплатами. В таком виде ему предстоит странствовать, постоянно идти, дабы чувствовать жизнь тела, и непрестанно мыслить, молить о прощении столь тяжкого греха, молить за благополучие Генриетты, дабы ощущать жизнь души. Таков его предначертанный путь.

Посидев немного, напоследок он произнес всего одну фразу, заключающую в себе правдивость, подобную фразу может воскликнуть только умирающий человек на последнем издыхании, смотрящий на всю свою жизнь.