Мистик Томас Свит

– Это сейчас не важно, пускай твердят что угодно, лишь бы нарисовали достоверную карту и описали путь до первейшего населенного пункта, а оттуда и до заставы недалеко. Цивилизация совсем близко. Но ведь мы отправились не для удобств, а ради прекрасных мест, неповторимого вида, свежего воздуха, лечебного, как говорят, и конечно утоления детской мечты приключений. Не так ли? – ликующе и подбадривающе вопросительно воскликнул Льюис.

Никто впрочем, не ответил, даже мысленно воздержались от комментариев. Все были углублены в свои насущные проблемы, и я не исключение, новые тягости. Так хочется свалить их на спину кого-то другого. Влачить необъективность не пришлось. Льюис один кое-как разобрал язык нормандцев, поэтому как настоящий прокурор выведал информацию, временами секретную, чему бывшие провожатые не были особо рады, они собирались в обратный путь, не переступая запретную черту, границу между мирами. Некоторыми денежными дивидендами явно не обошлось, бумага иногда развязывает языки.

Вечер стоял ясный, чуть прохладный, в меру влажный, никакой беды не предвещалось. Все казалось безмятежным, сущее не таило в себе никакой опасности. Благоухание севера. Протянув руку, горизонтально поставив ладонь, можно было поместить на ней горы вместе со снежными вершинами шапками, будто хмурых гномов. Но всмотревшись, они казались устрашающе огромными, стоя у подножия невольно начинала кружиться голова. Путешественники были самонадеянны и необразованны, они бродили по музею расслаблено, созерцая творения, и сей Лувр был всем миром, к нему можно прикоснуться, он не требует золотых рам, драгоценных оправ, перспективу не нужно вымерять, и наконец, нет ни одного похожего дня, а может быть и часа, постоянное движение, в то время как мы желаем застыть и остановиться. Так и я попал в незавидный тупик, в сети юной особы, что только не покушалось на меня, обремененного иными заботами. Всегда мечтал вверить жизнь свою на пользу людям, служить, долго и упорно, неблагодарно, но воздаваемо, положить всего себя на доброе дело, стоящее людей и себя. В такой жизни не должно быть женитьбы и всего отсюда вытекающего, служение – вот что должно было стать моею жизнью. Однако, не всё так просто. Словно загнанный в угол зверь, я беспомощно скулю, хотя должен огрызаться, я слаб, мною легко руководить, не всегда, но, все же: обдумывая, прихожу к выводу, что, не соблюдая некие общепринятые не только в обществе, но и во всей истории человечества закономерности, становишься ненужным, отрицательным, хотя не делаешь зла, не потакаешь злу, просто избираешь иной путь, но осуждаешься немедленно и бесповоротно. Отправляют в безвестность и изгнание в небытие. Громко, ярко, тихо, тускло, зато отражает действительность, которую я не смог опротестовать, потому дал согласие на родительские потуги добродетели, не ослушался. Больше я не буду к этому возвращаться, всё и так ясно, ныне стало прошлым, которое так хотелось бы изменить, но тогда бы не произошло следующее.