Мистификации Софи Зильбер

В отличие от фрейлейн фон Триссельберг, чья девичья свежесть напоминала распускающуюся почку, добрая Амариллис Лугоцвет,— она тоже пришла на этот вечер в сопровождении своей таксы и тоже выглядела моложе и красивее, чем в тот день, когда ее навестила Софи,— излучала в своей неброской красоте доброту и мудрость и не то чтобы материнскую, но все же некую покровительственную силу, готовую откликнуться на любую просьбу о помощи, хотя бы и такую пустячную, какую с наивной улыбкой высказала Розалия фон Триссельберг: она попросила Амариллис Лугоцвет застегнуть у нее на руке серебряный браслет с гранатами. Мол, сама она слишком неловкая, и браслет у нее все время болтается на тонкой предохранительной цепочке. И Амариллис Лугоцвет не сочла ниже своего достоинства защелкнуть ей замок браслета, при этом она настолько обнажила свою руку, что стал виден ее собственный серебряный браслет с гранатами, как две капли воды похожий на тот, что носила Розалия. От такого великодушного жеста притворно-наивный вопрос: «Как, и у вас такой же браслет?» — застыл на устах у Розалии, что же до Амариллис Лугоцвет, то она ответила на этот немой вопрос столь сдержанной улыбкой, что ее едва можно было счесть за таковую.

Смутно помнилось Софи, что однажды наступил момент, когда со всех сторон вдруг посыпались жалобы и сетования на человечество — его кляли за его злобность, за его коварство. Да и самой Софи внезапно открылись вряд ля уже поправимые ошибки, если не преступления везде и повсеместно совершаемые людьми, вопреки разуму к здравому смыслу. Страх и ужас охватили ее, едва лишь ее взору представилась картина грядущих бед — последствии этих человеческих заблуждений, Она почувствовала, что и ей самой, и всему человечеству, покинутому добрыми духами, духами-хранителями, Апокалипсис, которому подвергнутся не только те, кто его затеял, подпав власти темных сил, но и все живое на Земле. Никто не сможет остановить эту однажды запущенную самодействующую машину.

Ей привиделся мир после полного разрушения - буйная растительность со страшной быстротой покрыла Землю чащей метровой вышины, настолько плотной, что в ней не могло бы обитать ни одно живое существо. Взгляд ее проник в глубь этой чащи, по стеблям невиданных растений опустился вниз, до самой почвы, и она увидела слои мертвых тел, чья гниющая плоть питала собой корни растений,— они с чавканьем тянули из нее соки, претворяя их в огромные мясистые листья и цветы, полыхавшие болезненно-яркими красками, до тех пор, пока ничто, кроме странного запаха, не напоминало больше об их первичном источнике и обратном обмене веществ. В смятении и ужасе от этой картины будущего запустения, в которой нет-нет да и мелькали, среди цветов и листьев, лица вчерашних господ и дам, она уже не вполне отдавала себе отчет в том, были ли они частью видения иди же вторглись в него лишь потому, что витали у нее перед глазами.

Как раз в эту минуту, когда ей чуть не стало дурно от обступивших ее кошмаров, раздался звонкий, хотя и не очень добрый смех, и Софи, вновь обратив свой взгляд в зал, увидела худого малорослого молодого человека с падавшими на плечи негустыми белокурыми волосами; на нем был зеленый костюм, вырезанный по краям зубчиками наподобие листьев, и островерхая зеленая шапочка, которую фон Вассерталь только что весьма выразительно порекомендовал ему снять, что и вызвало взрыв звонкого смеха. А в зале вдруг поднялось какое-то странное движение: заколыхались занавеси, словно их поднимала невидимая рука, кое-где опрокинулись бокалы, а некоторые дамы смешно задвигались на своих местах, будто между ними кто-то втиснулся. Софи не верила своим глазам, но, заметив, что открыли окно, успокоилась и в первый раз за вечер подумала, что пора идти спать.

Молодой человек, который был представлен гостям под именем Брайена Мак Стюарта, раскланялся на все стороны, при этом смерив Софи пристальным взглядом, и сел между Альпиноксом и Розалией фон Триссельберг. Перед ним поставили пустой бокал, и он налил туда из принесенного с собой пузырька какую-то бесцветную прозрачную жидкость, может быть, водку, а может быть, просто воду.

Появление этого Брайена прервало великий плач и стон, и повсюду зазвучали опять более веселые речи. К тому же на пришельца посыпались вопросы, он отвечал на них звонким голоском и как можно короче, словно чувствовал себя в этом кругу не слишком уютно; моментами даже казалось, будто, отвечая, он смотрит на кого-то, кто здесь вовсе и не присутствует,— во всяком случае, Софи, сколько ни озиралась украдкой, не могла заметить того или ту, на кого был обращен его взгляд.