Мишка косолапый гору перелез

— Думаешь, ух, здорово, выздоровел. А потом он опять туда же. — Она щелкнула пальцами. — Вот прямо так.

В городе, где он когда-то работал, был книжный магазин, в который они с Фионой заходили раз или два в год. Покупать он ничего не собирался, но кое-какой давно заготовленный список книг у него был, и он взял две-три книги из списка, а потом купил еще одну, которую заметил случайно. Про Исландию. То была книга акварелей девятнадцатого века, написанных в Исландии какой-то путешественницей.

Говорить на языке матери Фиона так и не научилась и не выказывала большого почтения к сказаниям, этим языком хранимым, — тем сказаниям, понимать которые Грант обучал студентов и научные работы о которых писал и прежде и пишет теперь. Посвятил им, можно сказать, всю жизнь. Она же называла их героев «старикашкой Ньялом» и «старикашкой Снорри»[6]. Но к самой стране последние несколько лет стала проявлять некоторый интерес, начала заглядывать в путеводители. Прочитала о поездках Уильяма Морриса и У. X. Одена[7]. Но чтобы самой туда поехать — это нет. Говорила, что там чересчур несносная погода. А кроме того, по ее мнению, у каждого должно быть такое заветное место, о котором думаешь, много о нем знаешь и, быть может, стремишься туда душой… Но спешить с реальной поездкой совершенно не обязательно.

На курсе Гранта, когда он получил место преподавателя англосаксонской и древнескандинавской литературы, состав студентов вначале был вполне обыкновенным. Однако через несколько лет он заметил перемены. В учебные заведения стали возвращаться замужние женщины. Не с тем, чтобы повысить квалификацию и продвинуться по работе или на какую-либо работу устроиться, а просто так — просто они хотели получить возможность думать о чем-то более интересном и возвышенном, нежели домашнее хозяйство и незамысловатые хобби. Обогатить свою жизнь. Возможно, именно поэтому как-то так естественно получилось, что мужчины, которые их обучают, сами сделались частью их обогащения и стали этим женщинам казаться загадочнее и желаннее, чем те, кого они продолжали кормить обедами и с кем спали.

Обычно такие студентки выбирали себе специализацию по психологии, по истории культуры или по английской литературе. Иногда записывались на археологию или лингвистику, но, столкнувшись с первыми трудностями, бросали. Те же, кто записывался на курс Гранта, либо сами имели скандинавские корни, как Фиона, либо поднахватались скандинавской мифологии, наслушавшись опер Вагнера или начитавшись исторических романов. А несколько было таких, которые думали, будто он преподает кельтский язык: все кельтское для них обладало мистической притягательностью.

С абитуриентками из «кельтанутых» он разговаривал довольно резко — благо, сидеть по эту сторону преподавательского стола совсем не то, что стоять по ту.

— Хотите выучить красивый язык, идите и учите испанский. Хотя бы сможете им воспользоваться, съездив в Мексику.

Одни внимали предостережению и испарялись. Другим же в его суровом тоне слышался личный вызов. Эти начинали упорно трудиться, привнося в его кабинет, в его размеренную, вполне самодостаточную жизнь неожиданное смятение, вызываемое роскошью их женского расцвета, их зрелой податливостью, трепетной жаждой похвалы.

Он обратил внимание на женщину по имени Джеки Адамс. Она была полной противоположностью Фионе: пухленькая коротышка, темноглазая, экспансивная. И абсолютно чуждая иронии. Их роман продлился год, пока куда-то не перевели ее мужа. Когда, сидя в ее машине, они прощались, Джеки била безудержная дрожь, будто от переохлаждения. Потом она написала ему несколько писем, но их тон показался ему нервным и вычурным, и он никак не мог решить, что ей ответить. Так, в раздумьях, срок, подходящий для ответа, прошел, а он тем временем неожиданно оказался чудесным образом влюблен в девушку, которая по возрасту годилась Джеки в дочери.