Мишка

«Девятка» вздрогнула, тронулась с места. Пошатывая на рытвинах крыльями, вырулила к взлётной полосе. Петька увидел своего дружка, бегущего сбоку, склонился к бронестеклу. Помахал перчаткой. Мишка подумал, что сейчас Петька вылезет из кабины и возьмёт его на руки. Кинулся к другу, но мотор, меняя тон, взревел сильнее, и машина ринулась вперёд.

Косолапый бежал рядом, держась чуть в стороне от потока взбитого винтом воздуха, задыхался и отставал, выбиваясь из сил. Сквозь бронестекло видел круглую, в шлеме, голову Петьки и никак не мог понять, что происходит. Наконец свалился на землю, уронил голову на лапы. Остался серым комочком на взлётном поле.

А штурмовик, быстро набирая скорость, огромной птицей с распластанными крыльями понёсся вдоль аэродрома и где-то там, на краю поля, оторвался от земли, полез вверх, в небо, подломив под себя колеса, и через минуту растаял у горизонта. Вслед за ним поднялся ещё один штурмовик — Гриши Алиева.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Медвежонок остался на старте один. Сидел нахмуренный. Уши его стояли торчмя, вытянутая нижняя губа окаменела ковшиком. Вытянув шею, он внюхивался в воздух. Пахло отработанным бензином. Но вскоре и этот след самолёта развеялся. Стало пустынно вокруг. Никакого движения. Словно вымерло всё. Лишь полосатый конус на метеобашенке шевелится от лёгкого дуновения ветра.

Тоскливо почему-то. Мишка заскулил — не помогло. Лёг снова на траву, положил на лапы голову. Так, с прищуренными глазами, стал ждать, наверное, своего друга Петьку.

Часа через полтора, а то и больше, на аэродроме начали собираться люди. Пришли свободные от работы оружейники и мотористы; разрешив посадку, вылез из штабной землянки Сигимица. Он любил смотреть, как садятся лётчики: не даст ли кто случаем «козла», не занесёт ли кого дальше взлётной полосы. Прибежала на старт официантка Надя. С ленточками в косичках, в лёгком платьице, с большими задумчивыми глазами, она была похожа на школьницу. Всматривается в небо — не показались ли на темнеющем горизонте две чёрные чёрточки?

Встал, отряхнул шубу и Мишка. Почмокал губами, склонил набок голову. Точно в небо посмотрел. Как люди. Подошёл к Надюше, приник мохнатой шеей к ноге. Выставил мохнатое ушко — улавливает еле слышный гул самолётов.

Два штурмовика один за другим будто упали на землю далеко за небосклоном и провалились. Даже моторы стихли. Но так могло только показаться. В сумерках штурмовики слились с чёрной землёй, и вскоре обе машины выросли на фоне тёмно-серого неба, увеличиваясь на глазах, и, развернувшись, остановились у обвалованных землёю капониров.

Мишка бросился к самолётам. Он видел, как за стеклом кабины улыбается Волжанов, как отстегивает электрошнуры шлемофонов, как отодвигает стеклянный фонарь и, став на крыло, прыгает на землю. К нему!

Подкатился клубком к ногам — Петька подхватил его на руки.

— Здравствуй, Мишка! Здравствуй, друг!

Так и крепла их дружба: в расставаниях и встречах.

ЕЩЁ ОДИН ДРУГ МИШКИ

В полку немало нашлось людей, которые подружились с Мишкой. Лейтенант Волжанов утверждал, что любить животных могут только добрые и открытые люди. И хотя война ожесточает человека, души лётчиков не огрубели ко всему живому, что окружало их. А глядя на эту забавную и безобидную животину, так привязавшуюся к человеку, добрели сердцем.

Бывало, появится у кого-либо собака или кошка — за ними присматривает каждый. Или вблизи аэродрома, расположенного где-нибудь неподалёку от леса, найдёт кто птицу с подбитым крылом, подраненного зайца, примятого колесом ежа — всем оказывали помощь, устраивая настоящий звериный лазарет, бегая в медпункт за йодом и бинтом.

Вот почему в каждом человеке медвежонок видел своего друга и льнул к людям. Но, кроме лейтенанта Волжанова, кроме Надюши, Мишка подружился ещё с финишёром Миронычем.

В части его не называли ни по имени, ни по фамилии. Не обращались к нему и по званию. Пожилого, рассудительного сержанта-финишёра, в прошлом таёжного охотника, Михаила Мироновича Авдеева называли просто — Миронычем. И к этому все привыкли.

— Ну, Мишка, пойдём, — говорил он косолапому каждый раз, когда Петька улетал, и они брели на финиш.

У Мироныча скрипучий, похожий на Петькин, приятно пахнущий ремень, серебряные и бронзовые медали, которые при случае можно лизнуть, мозолистые, но ласковые руки. У него также приятно свернуться калачиком на коленях, подремать, уткнув нос в подол гимнастерки. Мироныч был свободнее других, Мишка с ним коротал время в ожиданиях.

— Без меня, — говорил Мишке финишёр Мироныч, — ни один самолёт не взлетит и не сядет. Это я, брат ты мой, сигналю, и штурмовики поднимаются серебряными стрекозами в небо. А когда нельзя, не принимаю, и они кружатся в отдалении, чтобы не выдать аэродром.

В самом деле, самолёты садятся, если Мироныч разложит на траве белые полотнища буквой «Т» и начнёт сигналить флажками — красным и белым. А сидит под кустом у телефона со свёрнутыми флажками — и самолёты не появляются над аэродромом.