Они снова отправляются к Бинсвангеру, на этот раз, чтобы показать ему отредактированный текст перевода и предисловие. Автор остается крайне доволен и тем и другим. Теперь нужно убедить издателя, который с недоверием относится к идее публикации нелепой книги, состоящей из длиннющего предисловия, подписанного никому не известным философом, и статьи психиатра, о котором тоже ничего не известно, по крайней мере во Франции. Но Жаклин Вердо удается настоять на своем. Книга выходит в 1954 году в издательстве Декле де Бруве в серии «Тексты и исследования по антропологии». Эпиграфом стал отрывок из «Формального раздела» Рене Шара: «Достигнув зрелости, я увидел, что над стенкой, разделяющей жизнь и смерть, возвышается и тянется в заоблачную высь нагая лестница, обладающая исключительной способностью вырвать вас из тисков реальности: сновидение… И сразу же тьма отступает, и ЖИЗНЬ, принимая форму аллегорического аскетизма, обращается обретением необычайной власти, которую мы временами в себе смутно чувствуем, но никогда не можем выразить со всей полнотой, ибо не достает нам верности, жестокой прозорливости и упорства». Исследование Фуко открывается поэтическим текстом Шара и заканчивается длинными цитатами из того же произведения, дающего, как ему казалось, ключ к пониманию сна.
Текст Фуко ярок и страстен. Его привлекает в Бинсвангере то, как тот примирил и соединил достижения Фрейда и Гуссерля. Но Фуко идет дальше и предлагает свое видение темы. «В любом случае глубинным смыслом сна является смерть», — пишет он. И именно в снах о смерти «бытие может узнать самое главное о себе» [81]. Отсюда следует, что «примат сна необходим при изучении антропологии конкретной личности». Однако Фуко говорит также о том, что следует — в силу «этической проблемы и исторической необходимости» — преодолеть этот примат [82]. Заметим, что Фуко цитирует работы Минковского, «Внешний мир и сны» Башляра, Мелани Клейн и… доктора Лакана. В это время он читал Лакана и горячо советовал Жан-Клоду Пассерону, приступившему к написанию дипломной работы о «зеркальности», достать текст Лакана «Семейные комплексы», опубликованный во «Французской энциклопедии».
Итак, Жаклин Вердо и Мишель Фуко в 1952 и 1953 годах несколько раз встречались с Роланом Кюном и Людвигом Бинсвангером. В первый раз они приехали к Кюну в больницу Мюнстерлингена накануне последнего карнавального дня перед постом. Согласно традиции в этот день пациенты готовят костюмы и маски. Ряженые врачи, медсестры и пациенты собираются в праздничном зале. В конце вечера маски летят в огонь и сжигаются вместе с чучелом карнавала. Странное действо сильно поразило Фуко. «Этот праздник безумцев похож на праздник мертвых», — сказал он своей приятельнице.
Фуко и та, кого он называет «моя женщина», увидятся с Бинсвангером еще раз, когда он приедет в отпуск в Тессин, на берег озера Бризаго. Парочка встретилась во Флоренции и, проведя несколько дней в Венеции, отправилась на машине в летнюю резиденцию психиатра. Путешественники посвятили немало времени посещению храмов и музеев. «Он обожал живопись, — рассказывает Жаклин Вердо, — и научил меня понимать флорентийские фрески Мазаччо». Однако, как она совершенно отчетливо помнит, он ненавидел природу. Стоило ей обратить его внимание на какой-ни- будь великолепный пейзаж, на озеро, сверкающее под солнцем, как он тут же демонстративно поворачивал в сторону дороги, говоря: «Что до меня, то я и смотреть на это не хочу». Они провели в обществе психиатра несколько дней. Тот неоднократно водил их пить чай к своему другу Чиляци, философу школы Хайдеггера, которого Фуко цитировал в своем предисловии. Разговоры вращались вокруг Хайдеггера, феноменологии и психоанализа с его основным вопросом: является ли он научным? То, что это так, Бинсвангер доказывал всей своей жизнью.
Общение с Бинсвангером, чтение его работ сыграют важнейшую роль в жизни Фуко. Да, он отойдет от этой формы «феноменологической психиатрии», но исследования Бинсвангера откроют для него нечто вроде глубинной реальности безумия. «Знакомство с “экзистенциальным анализом” или “феноменологической психиатрией”, несомненно, было очень важным для меня, — скажет он позже. — В то время я работал в психиатрических больницах, стремясь найти какие-то методы, отличающиеся от рецептов зашоренной традиционной медицины, какой-то противовес им. Конечно, впечатляющие описания безумия, данные психиатром, были для меня определяющими как фундаментальный, уникальный и ни с чем не сравнимый опыт. Полагаю, что Ланг также был поражен всем этим: и для него экзистенциальный анализ на протяжении долгого времени служил основной референцией (он был ближе к Сартру, я — к Хайдеггеру)…