Мишахерезада

А что за мною? Все трасса, трасса,
да осенних дорог кисель,
как мы гоним с Ростова мясо,
а из Риги завозим сельдь.
Что за мною? Доставка, до́быча,
дебит-кредит да ордера,
год тюрьмы, три года всеобуча,
пять войны, но это вчера.
Что за мною — автоколонны,
бабий крик, паровозный крик,
накладные, склады, вагоны…
Гляну в зеркальце — я старик.

Вы слышите — грохочут сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из-под руки:
вы поняли, куда они глядят.
Вы слышите — грохочет барабан:
солдат, прощайся с ней, прощайся с ней!
Уходит взвод в туман, в туман, в туман,
а прошлое ясней, ясней, ясней!
А мы рукой на прошлое: вранье!
А мы с надеждой в будущее: свет!
А по полям жиреет воронье.
А по пятам война грохочет вслед.

Она была во всем права,
и даже в том, что сделала,
а он сидел, дышал едва,
и были губы белые,
и были черными глаза,
и были руки синими,
и были черные глаза
пустынными пустынями.

Нас разбросал людской водоворот.
Идут года, растет зеленый лед,
но все равно: сквозь память напролет
по набережной девочка идет,
она в снегу, как в голубом огне,
она спешит, она идет ко мне.

Пони девочек катает,
пони мальчиков катает,
пони бегает по кругу и круги в уме считает.

В этих песнях, в этих стихах с нехитрой мелодией было все, что надо: романтика и идеал, любовь и смерть, война и подвиг, юность и старость, тюрьма и родина. Иногда это была очень наивная романтика, очень жестокий надрыв и очень примитивная лиричность. Высокая поэзия мешалась с уличным самопалом, как шампанское с сивухой, но искомый эффект достигался: было хорошо.

Кто позабыл своих невест,
кто третий месяц рыбу ест,
кому приносит злой норд-вест
по пуду горькой соли:
Святая Дева, Южный Крест,
Святая Дева, Южный Крест,
Святая Дева, Южный Крест
и твердые мозоли!..

Спасибо вам, святители,
что плюнули да дунули,
что вдруг мои родители
зачать меня задумали
в те времена далекие,
теперь почти былинные,
когда срока огромные
брели в этапы длинные!

Встанем и выпьем поименно за тех, кто вкладывал не уча: что жажда жизни, тоска по счастью, притяжение великих дел и любовь к родине — это одно чувство. Галич, Городницкий, Окуджава, Визбор, Кукин, Анчаров, Клячкин, Ким. Высоцкий. И еще сто…

Вставайте, граф! Рассвет уже полощется,
из-за озерной выглянув воды.
И кстати, та вчерашняя молочница
уже поднялась, полная беды.
Она была робка и молчалива,
но Ваша честь, от Вас не утаю:
вы несомненно сделали счастливой
ее саму и всю ее семью.
И граф встает. Ладонью бьет в будильник.
Берет гантели. Смотрит на дома.
И безнадежно лезет в холодильник —
а там зима, пустынная зима.

Нет — было одно официальное исключение: пели все:

Ваше благородие
госпожа удача,
для кого ты добрая,
а кому иначе.
Девять граммов в сердце
постой, не зови:
не везет мне в смерти —
повезет в любви!

Обратные примеры были ужасны, когда юные девушки в постукивающих вагонных сумерках затягивали лирично:

Веселей, ребята! Выпало нам
строить путь железный, а короче — БАМ.