Мишахерезада

— На вечернюю па-верку! — в две шеренги! — ста-ановись!

После поверки нам назначили старшину. В холодной сырой казарме он инспектировал наматывание портянок. Затем отрабатывали складывание формы на табуретках. Затем он поднес к глазам часы и скомандовал:

— Отбой!

О господи, не может быть, вздохнули мы и стали расстегиваться.

— А-ат-ставить! На выполнение команды «Отбой!» дается тридцать секунд! Построились! И-и-и… отбой!

Предписанные распорядком двадцать три часа давно миновали. Мы тренировались в молниеносном скидывании штанов, равнении сапог перед линией табуреток и вскакивании на второй ярус.

— Завтра продолжим, — ободрил старшина и в полночь отпустил грешные души на покаяние.

Мы тщательно убедились, что он ушел, и вынесли резолюцию по текущему моменту.

— Ни-и хуя-а себе вделись!.. — сказали мы. — А завтра что — скальпы снимать будут, или грудью амбразуры затыкать?..

Простыни были сырые, койки неудобные, в желудках бурчала дрянь, и заснуть невозможно. Полчаса пытались, пока ушли в отруб.

Это была преамбула.

А вот и амбула…

В половине первого, только мы заснули и провалились, раздался крик:

— Бытырея! Пъдъемъ! Тревога!

Мата столь дружного и массового никто не слыхал. В сумме проклятий должна была провалиться Вселенная, самоликвидироваться Бог, и только офицеры предназначались гореть вечно с вырванными гениталиями.

— С-суки!

— Да сколько, блядь, можно!

— В один день!

— Забыли «Потемкина», гады!

— К стенке золотопогонников! Да здравствуют трудящиеся!

Мы спрыгивали друг на друга, тыкались мордами в железные углы коек и пихали ноги мимо сапог.

— С оружием — строиться на плацу!

И тут мы стали спросонок замечать что-то неладное. Во-первых, темно: выключено даже ночное освещение, даже у тумбочки дневального. Во-вторых, темно за окнами, на плацу, и во всем полку темно. В-третьих, в гарнизоне происходит какое-то движение: бегают, топочут, приглушенно командуют, перемещаются ротными колоннами… И во всем этом какое-то беспокойство, суета, чтобы даже не сказать паника.

В тесноте выхода кто-то уже наделся глазом на компенсатор АКМа переднего: в ужасе всхлипывая, просит доктора. На лестнице второго этажа мат, грохот, скатывается ком тел, приборов и оружия. На плацу столпотворение. Проталкиваются массами, пытаясь расширить себе пространство и построиться. Всеобщее беспокойство.

О-па. В ворота въезжают грузовики, с них спрыгивают резервисты: старые мужики в штатском, с суровыми недобрыми лицами.

В парке взревывают танки и тягачи. Доносится характерный лязг гусениц.

Никто ничего не знает, тревога растет: в воздухе пахнет войной. Это безотчетное чувство: война. Военный на нее запрограммирован. Эта программа тут же подается из подсознания. Любая тревожная неизвестность чревата возможной войной.

Вокруг плаца и по гарнизону мечутся лейтенанты, как овчарки. Собирают личный состав. Личный состав взводов наполовину из кавказского пролетариата. Те, кто не сумел откупиться от армии. Они демонстрируют достоинство: ленивы, спесивы, малоуправляемы. Свой шик: автомат любят волочить за ремень, чтоб ложа обскребалась по асфальту.

Тянутся минуты; проходит час, другой. Однако, ничего страшного не происходит… Густеет слух: это весь полк подняли по тревоге. Учения. Неужели слава богу…

Мы сразу веселеем. То есть происходящее не есть целенаправленный садизм по отношению лично к нам. Ну, так отлично: посмотрим, развлечемся.

Моросит мелкий дождь. Когда он стихает — тут же жрут комары. Ничего! Лишь бы не было войны.

Полк на плацу стоит и стоит. Грузовики с резервистами едут и едут. Толстые заспанные мужики, частично поддатые: ночь на воскресенье. Их разводят по ротным коробкам, на них не застегивается выданное обмундирование.

В парке сумятица. Половина тягачей и танков не заводится. Технику, стоящую на консервации, срочно снимают. А она стояла по принципу: «не тронь — не сломается». У кого-то слито из баков все горючее. У кого-то распущена гусеница. Орут из-за очереди на выезд из парка. В воротах танк размял полевую кухню, у повара истерика. Везде каша, неразбериха, нервозность…

Через три часа разрешают курить на плацу! Да. В это самое время немцы бомбили Киев. 22 июня. Ночь на воскресенье…

— Враги нам уже лишние, и так конец всему.

— Если без войны такой хапарай, то война — просто тотальная катастрофа.

— В случае ядерного удара взять автомат на вытянутые руки, чтобы не закапать мундир расплавленным металлом.

— Действия по тревоге: завернуться в простыню и ползти на кладбище.

— Р-разговорчики в строю!

Армян с мингрелами кончили вылавливать по деревенским кустам и согнали на плац. В парке геройским решением повалили два пролета забора и кончают выводить ту технику, которая движется.

Светает, моросит, фырчит, воняет, ругается, толкается: все взвинчены, нервничают, звучат команды, движутся люди.

Нормативы велят полку выйти в район рассредоточения в течение сорока минут. Полтора часа — это облом. Итого, полк вытянулся в район к шести ноль-ноль: пять с половиной часов с подачи тревоги.