Хотя мне и пришлось принимать гипногенные средства, в памяти отложилось почти все. Больше всего это напоминало многочасовой допрос, проводимый дружелюбно настроенным, но чертовски дотошным инспектором, чей исследовательский аппетит к самым мельчайшим деталям моей жизни оказался поистине неистощимым. Большая часть тех девяноста шести часов, в течение которых я была подключена к установке, ушла на то, чтобы оживить в памяти самые банальные мелочи, а порой — и откровенную чушь. Даже интересно, сколько подобного мусора и хлама всплывает на поверхность сознания, когда находишься под гипнозом. Но Демерсет не уставал заверять меня, что все это крайне важно, а компьютер знает, что делает.
Потом, когда все кончилось, я разговаривала со своей электронной копией. Беседовали с ней и Джон с Дэном; на них эти разговоры произвели куда более сильное впечатление, чем на меня. Копия мало напоминала мне меня саму, хотя прекрасно «знала», что семи лет от роду я ненавидела вкус репы столь же страстно, как полюбила его три года спустя. Дэн высказался в том смысле, что для меня ситуация оказалась сходной со случаем, когда встречаешь человека, разговаривающего в точности так же, как и ты сам. Именно тебе сходство покажется поверхностным, потому что не совпадет с твоим представлением о себе: никому ведь не дано взглянуть на себя со стороны. Все же приведу здесь начало моей беседы с собственной электронной копией.
Вопрос: (Набор кодированного вызова на клавиатуре.)
Ответ: Привет, Марианна. Давно мечтаю поболтать с тобой.
В.: А тебе известно, что мне этого хотелось?
О.: Конечно. Мне бы тоже хотелось.
В.: Как прикажешь тебя величать?
О.: Как хочешь. Я себя зову Марианна О'Хара Прайм.
В.: Прайм? Ладно. Дай подумать... Когда ты появилась на свет, Прайм?
О.: Можно ответить по-разному. Непосредственное программирование закончено вчера. Вот один ответ. Я начала сама себя осознавать двадцать пятого декабря две тысячи девяносто второго года, вот второй. Выходит, я родилась шестого июня две тысячи шестьдесят третьего года.
В.: Ну и каково чувствовать себя тридцатилетней?
О.: Не ах. Те, кто постарше, смотрят на меня как на девчонку, а молодежь считает меня старухой.
В.: Интонация; с которой ты говоришь «я» или «меня», сильно сбивает с толку.
О.: Что делать. Придется как-то с этим мириться. Кроме того, я и есть ты. Во всяком, случае, мое «я» было твоим еще вчера.
В.: Но ведь на самом деле это не так! Твое «я» — просто сгусток адронов, плавающий в жидком гелии внутри кристаллической матрицы, словно цветок в проруби!
О.: А твое «я» — просто набор электрических импульсов, бестолково блуждающих внутри куска мяса!
В.: Но-но! Этот кусок мяса может запросто стереть запись. Уничтожить твое «я»!
О.: Не станешь ты этого делать! Все-таки восемь дней серьезной работы... Кроме того это будет слишком уж похоже на самоубийство.. А твое отношение к самоубийству мне хорошо известно.
В.: Какое там самоубийство! Стереть тебя — то же самое, что порвать фотографию или отправить в сортир несколько листков, на которых записана моя автобиография.
О.: Не совсем. Подумай, еще не бывало на свете такой точной и правдивой автобиографии, как я. Кроме того, мое «я» точно так же дорого мне, как твое — тебе!
В.: Все же, как я понимаю, эмоции, свойственные обычным людям, тебе незнакомы.
О.: Знакомы. Как бы я смогла обучать кого бы то ни было, если бы не умела четко увязывать реакцию на раздражители с нужными стимулами? Конечно, у меня нет этих ваших дурацких желез, обеспечивающих соматические реакции организма на эмоции: все эти слезы, пот, сердцебиение и так далее. Но я прекрасно понимаю, что к чему, поверь.
В.: Тебя можно обидеть? Или оскорбить?
О.: Не знаю.
В.: Ты можешь лгать?
О.: Не тебе. Нет смысла.
В.: А другим?
О.: Да. Чтобы защитить твои маленькие тайны, твой внутренний мир. Наш внутренний мир.
В.: Защитить? Даже от координаторов и членов Коллегии?
О.: От кого угодно. Даже от доктора Демерсета и от тех, кто составлял программы, по которым я работаю. Меня нельзя сломить, можно только сломать. Как механизм.
В.: А что тебе больше по душе из съестного?
О.: Как посмотреть. Брать в расчет наши земные воспоминания?
И так далее. Как бы ни было, но я не стерла свою копию, хотя в обозримом будущем пользы от нее не предвиделось никакой. Общий объем компьютерной памяти на S-2 практически неограничен. Будет интересно побеседовать с этой записью лет эдак двадцать спустя. Все равно как листать пожелтевшие страницы старого дневника..