Миры Рэя Брэдбери. Т. 1. Марсианские хроники

Наступила гробовая тишина. Такая тишина, что ее можно было пощупать рукой, тишина, подобная давлению приближающейся грозы. В сиянии солнца они стояли, опустив, словно плети, свои длинные руки, и глаза всех них были обращены на старика, а тот стоял, не двигаясь, и ждал.

Уилли Джонсон сжимал петлю в руке. Окружавшие его ожидали его действий. Его жена крепко сжимала его руку.

Она жаждала постичь всю их ненависть, докопаться до нее и сделать с нею что-то, пока не набредет на маленькую щелочку, трещинку в ней, и тогда по кирпичику, по камешку будет разрушать ее, пока не падет часть стены, а затем рухнет и все сооружение, и тогда с ней будет покончено. Оно уже шатается. Но где камень преткновения, и как до него добраться? Чем можно тронуть их, и где найти то, что пробудит в них всех желание разделаться со своей ненавистью?

Она смотрела на Билла во время этой неотступной тишины, и все, что она видела в этой ситуации, был он, его жизнь и все, что с ним было, и она вдруг поняла, что он — камень преткновения, что стоит ему расслабиться — и все остальные вздохнут свободно.

— Мистер! — она сделала шаг вперед. Она еще не знала, с чего начнет. Толпа смотрела ей в спину — она ощущала на себе их взгляды. — Мистер…

Человек повернулся к ней с усталой улыбкой на лице.

— Мистер, вы знаете Ноквуд Хилл в Гринуотере, штат Алабама?

Старик через плечо поговорил с кем-то, находившимся внутри корабля. Через мгновение ему выдали фотографическую карту, он взял ее и ждал.

— Вы знаете большой дуб на его вершине, мистер?

Большой дуб. Место, где застрелили и повесили отца Билла и где его нашли наутро следующего дня качающимся на ветру.

— Да.

— Он еще там? — спросила Хэтти.

— Там его нет, — ответил старик. — Его взорвали. И холм, и дуб — все вместе. Видите? — Он показал фотографию.

— Дайте мне посмотреть на нее, — сказал, протискиваясь вперед и глядя на карту, Уилли.

Хэтти с сильно бьющимся сердцем бросила взгляд на белого человека.

— Расскажите мне о Гринуотере, — поспешила она попросить его.

— Что именно вы хотели бы узнать?

— О докторе Филипсе. Он жив еще? Прошла минута, пока получили нужную информацию с помощью пощелкивающей внутри ракеты машины.

— Убит на войне.

— А его сын?

— Мертв.

— А что с их домом?

— Сгорел. Как и все другие дома.

— А другое большое дерево на Ноквуд Хилл — оно цело?

— Пропали все деревья. Сгорели.

— То дерево сгорело, вы уверены? — спросил Уилли.

— Да.

Уилли немного расслабился.

— А что с домом мистера Бертона и с самим мистером Бертоном?

— Не осталось ни домов, ни людей.

— А вы знаете прачечную моей матери, миссис Джонсон, ее лачугу?

Место, где ее застрелили.

— И ее не осталось. Все уничтожено. Вот здесь фотографии, можете сами убедиться.

Это были картинки, которые стоило подержать в руках, посмотреть и задуматься. Ракета была набита подобными картинками и ответами на вопросы. Любой город, любое строение, любое место.

Уилли стоял с веревкой в руках.

Он вспоминал Землю, зеленую Землю и зеленый городишко, в котором он родился и вырос, и одновременно он думал о том же городе, но разрушенном, сметенном с лица земли, рассеянном по ветру со всеми его приметами, со всем тем злом, предполагаемым или совершенным людьми; все, что сделано серьезными людьми, ушло: хлева, кузницы, антикварные лавки, тележки с содовой водой, пивные, мосты через реки, деревья для линчевания, прострелянные картечью холмы, дороги, коровы, мимозы и его собственная хижина вместе с украшенными колоннами большими домами, располагавшимися по берегу реки, этими белыми склепами, где женщины, легкие как мотыльки, мелькали в осеннем свете, далекие, недоступные. Дома, в которых хладнокровные мужчины танцевали, держа в руках бокалы с вином, и ружья их стояли там же, прислоненные к перилам крыльца, вынюхивающие осенний воздух и готовящие смерть. Покончено, со всем этим покончено; ушло и не вернется никогда. Теперь и навсегда вся эта цивилизация разодрана на мелкие кусочки, на конфетти, и распростерлась у их ног. Ничего, ничего от нее не осталось и нечего теперь ненавидеть — ни пустого медного патрона, ни веревочной петли, ни дерева, ни даже самого холма — ничего не осталось для ненависти. Ничего, кроме чужих людей в ракете, людей, готовых чистить ему ботинки, ездить в задней части транспорта и сидеть высоко, на галерке, в ночных театрах…

— Вам не следовало так делать, — сказал Уилли Джонсон.

Его жена смотрела на его большие руки. Пальцы вдруг разжались.

Веревка, высвободившись, упала и сложилась кольцами на земле.

Они бежали по улицам своего города и срывали так поспешно сделанные новые вывески, и смывали свежую желтую краску с трамваев, и убирали канаты в верхних ярусах театров, и разряжали свои ружья, скатывали веревки и убирали их подальше.

— Каждый начнет все сначала, — сказала Хэтти, когда они возвращались домой в своей машине.