Миры "если"

— Правда? Надо бы тебе самой попробовать, Мари. — Это было ее настоящее имя. — Это помогло бы тебе сохранить стройную фигуру, хотя не знаю, может ли тебе вообще что-то помочь!

Глаза ее яростно вспыхнули и… в общем, это были неприятные полчаса. Не буду описывать их детально, но я был рад, когда изображение на экране превратилось в бесформенные белые облачка.

— Фью! — присвистнул я, глядя на ван Мандерпутца, который все это время что-то читал.

— Понравилось?

— Понравилось?! Знаете, похоже, мне повезло, что тогда я потерял все. Отныне я не буду об этом жалеть.

— Именно это, — торжественно возвестил профессор, — и есть вклад ван Мандерпутца в дело человеческого счастья. Говорят, что самые печальные слова — это: «А ведь все могло быть иначе». Это уже неверно, мой дорогой Дик. Ван Мандерпутц доказал, что нужно говорить: «А ведь могло быть и хуже».

Было уже очень поздно, когда я вернулся домой, из-за чего поздно встал и так же поздно явился в контору. Мой отец совершенно напрасно завелся и, как обычно, переборщил, говоря, что я никогда и никуда не приходил вовремя. Он забыл о том, что когда-то будил меня и тащил за собой. И вовсе ни к чему было с иронией напоминать, что я опоздал на «Байкал», Я напомнил ему о катастрофе лайнера, а отец холодно ответил, что, будь я на борту, корабль наверняка опоздал бы и не столкнулся с британским транспортником. Также не к месту было замечание, что когда мы с ним выбрались на несколько недель в горы, поиграть в гольф, даже весна запоздала. Это уж не моя вина.

— Диксон, — закончил он, — ты не имеешь ни малейшего понятия, что такое время. Совершенно никакого.

Я вспомнил разговор с ван Мандерпутцем, и в голову мне тут же пришел вопрос.

— А ты, отец, имеешь о нем понятие?

— Разумеется, — сурово ответил он. — Несомненно, имею. Время, — сказал он тоном оракула, — это деньги.

Ну как можно спорить с такими взглядами?

Впрочем, его слова обижали, особенно, если вспомнить о «Байкале». Может, я и опаздываю, но разве мое присутствие на борту могло предотвратить катастрофу? В некотором смысле я становился ответственным за смерть тех сотен пассажиров и членов экипажа, которых не удалось спасти. Эта мысль мне совсем не нравилась.

Конечно, если бы они подождали меня еще пять минут, или если бы я успел вовремя, и корабль улетел по расписанию, а не с опозданием на пять минут, или если…

Если! Слово это напомнило мне ван Мандерпутца и его субъюнктивизор — миры «если», странные, нереальные миры, существовавшие вне действительности, не в прошлом и не в будущем, а сейчас и все-таки вне времени. Где-то среди этих эфирных бесконечностей была одна, представляющая мир, возникший, если бы я успел на лайнер. Нужно было только позвонить ван Мандерпутцу, договориться с ним, а потом — просто проверить.

Однако это было нелегкое решение. Скажем, оказалось бы, что я виноват — разумеется, не перед законом, здесь не было признаков преступной небрежности или чего-то подобного, и даже не морально ответственен, поскольку никоим образом не мог тогда предвидеть, что мое присутствие или отсутствие могут так существенно повлиять на жизнь и смерть пассажиров. Это была просто ответственность, и все же я не хотел этого знать.

Точно так же не хотел я и оставаться в неведении. Неуверенность тоже мучительна и не менее болезненна, чем муки совести. Может, я сохраню больше нервов, если узнаю, что отвечаю за катастрофу, чем если буду засорять голову напрасными сомнениями и ненужными укорами. Короче говоря, я схватил видеофон, соединился с университетом и наконец увидел перед собой широкое веселое интеллигентное лицо ван Мандерпутца, которого позвали к аппарату с утренней лекции.

Еще чуть-чуть, и я успел бы на встречу с профессором вечером следующего дня. Я приехал бы вовремя, не попадись мне глупый полицейский, обязательно хотевший влепить мне штраф за превышение скорости. Так или иначе, но ван Мандерпутц был потрясен.

— Ого! — воскликнул он. — Ты застал меня просто чудом. Я хотел пойти в клуб, потому что ждал тебя не раньше чем через час. Ты опоздал всего на десять минут.

Я игнорировал это замечание.

— Профессор, мне нужно воспользоваться вашим… гм… вашим субьюнктивизором.

— Что? Ах вот как. Тебе повезло, я как раз собирался его разобрать.

— Разобрать? Зачем?

— Он выполнил свою задачу: дал толчок идее гораздо более важной, чем сам. Мне нужно место, которое он занимает.

— А что это за идея, конечно, если мой вопрос не слишком бестактен?

— Нет, не слишком. И ты, и мир, с нетерпением ждущий этого, можете все узнать, но ты услышишь об этом из уст самого автора. Это ни много, ни мало автобиография ван Мандерпутца. — Он сделал драматическую паузу.

— Ваша автобиография? — Я вытаращил на него глаза.

— Да. Мир нуждается в ней, хотя, возможно, этого и не знает. Я подробно опишу всю свою жизнь и работу, предстану перед всеми как человек, ответственный за то, что Тихоокеанская Война 2004 года продолжалась три года.

— Вы?