Миры Альфреда Бестера. Том 1

Путь к Бастиону был небезопасен, но игра стоила свеч. Вы пробирались по кривым переулкам, пока не натыкались на оранжевую полосу, зигзагами устремлявшуюся к дверям Радужного Дома Чуки. У порога вас встречал чопорный мужчина в парадном костюме двадцатого века и спрашивал: «Парадиз или предсказание, сэр?» Если вы отвечали: «Предсказание», вас вели к двери какого-то склепа, взимали огромную плату и вручали фосфорную свечу. Дерзка ее в поднятой руке, вы спускались по крутой каменной лестнице. У основания лестница круто поворачивала, и вашим глазам представал длинный и широкий сводчатый погреб, залитый озером поющего огня.

Вы ступали на поверхность озера. Она была гладкой и скользкой. Под поверхностью мягко искрились и мерцали сполохи северного сияния. Кристаллическая гладь озера отзывалась на каждый шаг приглушенными мелодичными аккордами, которые долго трепетали в воздухе, подобно тому как разливается звон бронзовых колокольчиков. Даже если вы сидели неподвижно, озеро продолжало петь, откликаясь на вибрации, доносившиеся с отдаленных улиц.

На каменных скамьях, расположенных вдоль стен, уже дожидались другие клиенты, каждый с фосфорной свечой в руке. Они сидели присмиревшие, испуганные, и у зрителя внезапно возникала мысль, что они похожи на святых — окружены сиянием, и каждое их движение сопровождает музыка. Свечи сияли как звезды в морозную ночь.

Жгучая, трепещущая тишина захватывала вас, и вы ждали молча, пока не раздавался звон серебряного колокола. Он повторялся вновь и вновь, озеро откликалось на этот звон мелодией и переливами внезапно сделавшихся ослепительно яркими сполохов. И вот в каскаде пламенеющей мелодии в подвал входила Чука Фруд и направлялась на середину озера.

— И тут иллюзия кончается, — пробормотал Линкольн Пауэл.

Лицо у Чуки было грубое: толстый нос, пустые глава, бесформенный рот. Яркие сполохи, которые пробегали по ее лицу и фигуре, плотно закутанной в какую-то хламиду, не могли скрыть того, что старуха при всем своем незаурядном честолюбии, изобретательности и жадности совершенно лишена проницательности и чутья.

«Может, она хоть играть умеет», — подумал Пауэл.

Чука остановилась на середине озера — вульгарная трущобная Медуза — и задрала вверх руки, должно быть стараясь вложить в этот жест мистическую властность.

«Нет, и играть не умеет», — заключил Пауэл.

— Я пришла сюды, — хриплым голосом нараспев завела Чука, — чтобы помочь вам заглянуть в глубину ваших сердец. Все вы пришли сюды из-за того, что чего-то хочете. Пусть заглянет к себе в сердце и та, что хочет… — Чука замялась, потом продолжала: — Хочет отомстить человеку с Марса по имени Зерлен… и тот, кто хочет иметь любовь с красноглазой женщиной с Каллисто… и тот, кто хочет получить все кредитки богатого дядюшки из Парижа… и тот…

«Вот так номер! Бабка-то щупачка!»

Чука оцепенела, разинув рот.

«Ты принимаешь мои мысли, так ведь, Чука Фруд?»

От испуга ее телепатический отклик был бессвязным, отрывочным. Чука явно никогда не тренировала свой природный дар.

— Чево?… Как?… Это который… ты?

Очень тщательно, словно общаясь с третьеступенным младенцем, Пауэл проскандировал:

«Имя: Линкольн Пауэл. Занятие: префект полиции. Намерение: допросить девушку по имени Барбара де Куртнэ. Я слышал, что она участвует в твоем представлении».

Пауэл мысленно передал изображение девушки.

Чука сделала жалкую попытку заблокироваться.

«Уйди отсюда. Вон! Уходи вон! Уйди! Уйди вон! Вон…»

«Почему ты не явилась в Лигу? Почему не общаешься со своими?»

«Вон отсюда! Уходи! Щупач! Пошел вон!»

«Ты тоже щупачка. Отчего ты не пришла к нам учиться? Разве это жизнь? Шаманство… Заглядываешь разным дуракам в мозги и изображаешь гадалку. У нас для тебя нашлась бы настоящая работа, Чука».

«Настоящие деньги?»

Пауэл подавил закипевшее в нем раздражение. Он сердился не на Чуку. Его возмущала безрассудная сила эволюции, которая наделяла людей все большим могуществом, не освобождая их от пороков, мешающих воспользоваться этим могуществом.

«Мы поговорим об этом позже, Чука. Где девушка?»

«Нету. Никакой девушки нету».